Дань псам

Дряхлая телега катит по дороге мимо Майтена, огибает озеро, и на дне среди грязных одеял можно различить тельце избитого, все еще лишенного сознания ребенка. Но уже решено — на достаточном основании — что он будет жить. Бедняжка!

Видите ли, эта дорога ведет в одном направлении, к одной участи. Старый пастух удачно сторговался и уже схоронил наличные под задним крыльцом хижины, в которой проживают он и больная, надорванная семью выкидышами жена — если таится злость в глазах ее, обращенных на мир, то чему тут удивляться? Но он будет добр к ней в эти последние усталые годы, о да, будет; он отложил медную монетку, которую на закате бросит духам озера — древнюю, почернелую монетку с профилем человека, которого пастух не узнал — и не мог узнать, ибо лицо это принадлежит последнему Тирану Даруджистана.

Телега катится, всё приближаясь в копям.

Харлло, столь полюбивший солнце, приговорен к жизни во тьме и, возможно, никогда снова не узрит благословенного дневного света.

Озерная гладь блестит золотыми слезами.

Как будто солнце сумело на миг ослабить ослепительное сияние и, на один этот миг, поплакать над участью ребенка.

Глава 8

Увы, один не сможет он

Во тьме, не знающей тенейГде самомненья хладный тронЖизнь высосет в единый мигИ страх пронижет до костей —Явись, подай спасенья знакПриди в страну, где все мертвоГде груды сложены клинковНа гибель намУвы, один не сможет он

Во тьме, где в бездну все быстрейКровь льется, где погиб законГде сильный храм беды воздвигИ трупов больше, чем камнейНайди ушедшего во мракЗа руку выведи егоЖелезо воли будь готовВмиг обнажить

Увы, один не сможет онВо тьме, где тени гордых днейСпособны лишь на жалкий стон —Идите ж вместе, напрямикЛишь он — герой души твоейОн держит щит, ты — рваный стягСумейте злое волшебствоЖеланий, бастионы словПреодолеть.

«Аномандарис», книга III, строфы 7–9, Рыбак Кел Тат

Полоса земли, вся трава на которой была вытоптана, могла показаться следом стада бхедринов, если бы не две невероятно широкие колеи от утыканных шипами колес. Там и тут виднелись груды мусора; иногда попадались и полуразложившиеся трупы. Вороны и стервятники уже завели свои танцы среди мусора и падали.

Скиталец ссутулился в семиградском седле. Совсем рядом с его пегим мерином шагал длинноногий, тощий и злобный джагский жеребец, которого, по словам ведьмы Семар Дев, звали Ущербом. На его спине она казалась ребенком. Настоящий хозяин зверюги был где-то впереди — то ли шел по следам скатанди и чудовищной повозки Капитана, то ли уже поджидал их в засаде. Так или иначе, она была уверена, что столкновение неизбежно.

— Он не любит рабовладельцев, — сказала она вчера, словно это объясняло всё.

Итак, не демон, а Тоблакай истинной крови — эта деталь пронизала Скитальца судорогой сожаления и боли. Причины он предпочел скрыть; хотя ведьма, очевидно, прочитала что-то по его лицу, но не стала тревожить его нескромными расспросами. А может, боялась, что он раскроется: Семар Дев, как подозревал он, склонна падать в бездны сильных эмоций.

Она, в конце концов, странствовала по садкам, отыскивая следы того, кто оказался впереди них — а подобное предприятие не для слабаков. «Все это только чтобы вернуть коня?» Он был достаточно умен, чтобы не разузнавать подробнее, пусть причина и не оправдывает такие ее усилия. Киндару приняли ее объяснение, покивав с мудрым видом — они не увидели в нем ничего необычного. Конь был священным животным, джагом, братом их любимых горных лошадок. У племени есть легенды подобного сорта, и они потратили большую часть ночи, пересказывая многие из них — а теперь обрели новую. Владыка Волчьих Лошадей встретил женщину столь целеустремленную, что она кажется его отражением, и вместе они поскакали на север, миновав остатки последней стоянки киндару, объединились и собрали большую часть племени — сказание еще не завершено, но уже живет и будет жить, пока живы сами киндару.

Он заметил следы горя на усталом, иссушенном ветрами лице Семар Дев: киндару, сами того не ведая, нанесли ей новые раны, и боль медленно проникала вглубь, терзая сердце. Темное, неуправляемое сочувствие бурлило в ее взоре, хотя племя осталось далеко позади. Было до ужаса ясно, что и ей, и Скитальцу придется вплести в полотнища жизней своих новую перекрученную нить.

— Далеко ли до них? — спросила она.

— Не больше двух дней.