Дань псам

Иногда зверь набрасывается на своего хозяина. Иногда зверю удается добраться до горла и перегрызть его. Но требуется время. Ни Шарден Лим, ни Ханут Орр не годятся — оба нуждаются в Горласе, оба видят в их триумвирате удобное партнерство. Любой может переметнуться, когда созреют обстоятельства — но она подозревала, что случится такое очень нескоро.

Сумеет ли она?

«Что такое твоя жизнь? Оглянись вокруг. К чему тебе все это?» На такой вопрос у нее нет ответа. Она похожа на ювелира, равнодушного к идее ценности. Сверкающий камень или тусклый — неважно. Редкие камни, огромные камни — единственное различие таится в желаниях; но как оценить их, когда за каждым лежат одинаковые потребности? Да, один и тот же досадный голод.

Она сможет свести все потребности к одной. Сможет! Ей придется — чтобы вкусить грядущее.

Она ощутила холод, увидела, как змеятся под бледной кожей пурпурные дорожки вен, Как лениво струится кровь. Ей нужно гулять под солнцем, ощущать жару, знать, что люди оглядываются — смотрят на горностаевую шляпку с полями из прошитого серебром черного шелка, на браслеты на руках и лодыжках… слишком много украшений, они притягивают воров, да и безвкусно все это. А длинные волосы будут блестеть от ароматических масел, в глазах появится тот блеск, ленивый, удовлетворенный, соблазнительно скрываемый, словно она не видит никого вокруг (это — она отлично понимает — самое лучшее выражение для ее все еще прекрасных глаз)…

Она поняла, что смотрит в глаза сама себе — в зеркало. Взор все еще ясный после графина вина за завтраком и трубки ржавого листа после завтрака; она вдруг ощутила, что когда взглянет в зеркало в следующий раз, увиденное лицо будет принадлежать другой женщине, захватившей ее кожу, ее место. Чужачке, которая гораздо мудрее, гораздо опытнее в делах падшего мира — не чета ей сегодняшней.

Она пытается заручиться ее покровительством?

Вполне вероятно.

День манил, и она отвернулась — не успев узнать многого о женщине, которую оставляет позади — и начала наряжаться для выхода в город.

* * *

— Итак, ты историк, выживший в Собачьей Упряжке.

Старик за столом поднял взор и нахмурился: — По правде говоря, я не выжил.

— Ох, — ответила Сциллара, садясь на стул напротив. Сегодня тело ее казалось каким-то странным, словно жир может стать невесомым. К счастью, она больше не толстеет, однако кости несут большой вес; она ощущала себя круглой и пухлой, и отчего-то это пробуждало сексуальное напряжение — она готова была выплескивать на окружающих ленивую, знойную чувственность. Сциллара вытащила трубку и принялась пожирать глазами малазанина. — Ну, мне очень жаль такое слышать.

— Долгая история, — сказал он.

— Которую ты изложил барду с конским хвостом.

Он хмыкнул: — Это частное дело.

— По мне, разумно было бы выпустить пар. Узнав, что я была в лагере Ша'ик, в Рараку, он попытался выудить подробности. Но я смутно помню то время, так что помочь не смогла. Вот о Геборике рассказала.

Тут Дюкер медленно распрямился, глаза заблестели — куда только делись все следы грусти и усталости. — О Геборике?

Сциллара улыбнулась: — Рыбак сказал, что тебе может быть интересно.

— Да, интересно. Или, — он вдруг заколебался, — мне кажется, что интересно.

— Боюсь, он умер. Но я готова рассказать, если хочешь. Все с той ночи, когда мы сбежали от Ша'ик.

Свет в глазах Дюкера угасал. Он отвернулся. — Похоже, Худ решил сделать меня последним. Все друзья…

— Старые друзья — наверное, — отозвалась она, разжигая трубку. — Освободилось место для новых.

— Горькое утешение.

— Думаю, нам надо прогуляться.

— Я не в настроении…

— А я — да. Баратол пропал, твои партнеры наверху замышляют заговоры. Чаур на кухне жрет все, что на глаза попадется. Дымка в меня втюрилась — ну, по мне, дело приятное, на время развлекает, но все же это не настоящая любовь. Только она не слушает. Так или иначе, мне нужен спутник, и выбрала я тебя.

— Да ну, Сциллара…

— Если ты старый, это не значит, что ты можешь быть грубым. Хочу, чтобы ты повел меня в «Гостиницу Феникса».

Он долго молча смотрел на нее.

Сциллара сильно затянулась, наполняя легкие и колыхая грудями, и заметила, как глаза у него малость забегали. — Видишь ли, я хочу ошеломить дружка, — сказала она и выпустила струю дыма к почерневшим балкам.

— Э, — кисло ответил он, — если так…

* * *

— Раллик в ярости, — сказал Резак и сел, протянув руку к голове сыра. Отломив порядочный кусок, он взял в другую руку яблоко. Откусил сначала от яблока, сразу же присоединив к нему сыр.

— Крюпп соболезнует. Трагедия судьбы, если судьба в том, чтобы примиряться с тем, что тебе выпало. Дражайший Резак мог бы вернуть прежнее имя, реши он стать тенью, скажем, Муриллио. Увы, Резак по имени должен резать по-настоящему.

Резак проглотил пищу. — Постой. Я не желаю идти в тени Раллика. Ни в чьей тени… говоря взаправду, сама мысль о тени вызывает тошноту. Если меня проклял какой-то бог, то явно Повелитель Теней.