Дань псам

Смерть — немыслимое дело. И это не преувеличение. Когда смертный отрекается от Худа, врата для него закрываются. Забвение или бесконечные муки — трудно сказать, какая именно участь ожидает такого человека.

И в любом случае Скиталец не стремится узнать ответ. Нет, пусть Худ сам его отыщет.

А уж он найдет, чем встретить.

Перекинув веревочную привязь через левое плечо, убедившись, что рукоять меча, названного Мщением, готова при необходимости оказаться в руке, он начал путь через бесплодную равнину.

За спиной отломанные сучья посыпались из низких облаков, плюхаясь в воду с такой силой, будто летели от самой луны.

* * *

Поляна носила явные следы пахоты; ноги шагавших по пояс в сорняках путников цеплялись за каждую борозду. В дальнем конце виднелась проваленная крыша амбара. Молодые деревца торчали из пола, наглые, как всякие завоеватели. По-видимому, только это и осталось от племени, когда-то населявшего лес. Человеческая воля отвоевала себе фрагменты дикости, но в конце концов воля проиграла. Нимандер понимал: еще сто лет, и следы поля совершенно исчезнут. Хрупок лик цивилизации. Это основание для страха — или для облегчения? Все победы мимолетны перед терпением природы. Отличный повод для оптимизма. Нет ран столь глубоких, что их невозможно залечить. Нет такой ярости, которая не станет когда-то безразличием.

Нимандер подозревал, что смог узреть лицо единственного истинного бога. Это само время, вечно меняющийся и неизменный тиран, которого не победит никакая тварь. Даже деревья, камни и воздух однажды склонятся перед ним. Будет последний рассвет и последний закат, итоговая сдача. Да, время поистине бог, играющий в одну игру и с мошками и с горами. И с глупцами, строящими горные твердыни. Время миролюбиво, оно спокойно измеряет торопливый ритм сердца крысы и медленные вздохи точащего скалу ветра. Оно довольно светом растущей звезды и судьбой капли дождя, высыхающей на подносе пустыни.

— Что вызвало улыбку, кузен?

Нимандер поглядел на Скиньтика: — Думаю, это было откровение.

— Чудо, значит. Наверное, я тоже обращусь в новую веру.

— Тебе потребуется изменить воззрения. Не думаю, что мой новый бог требует поклонения и отвечает на молитвы, какими бы рьяными они ни были.

— И что же тут необычного?

Нимандер вздохнул: — Возможно, я этого заслужил.

— О, ты слишком легко сворачиваешь на тропу, на которой можно пораниться. Даже если пораниться — не твое сознательное намерение. А я все еще хочу вступить в секту поклонников твоего нового бога, Нимандер. Нельзя?

Десра вздохнула сзади: — Я расскажу вам, чему следует поклоняться. Силе. Такой могучей, что дает вам возможность творить что вздумается.

— Такая свобода всегда иллюзорна, сестрица, — сказал Скиньтик.

— Дурак. Только такая свобода не иллюзорна.

Нимандер скривился. — Не припоминаю, чтобы Андарист казался свободным.

— Потому что брат был сильней его. Аномандер был свободен нас покинуть, не так ли? Какую жизнь выбрал бы ты?

— Возможно, ни ту ни другую, — сказал Скиньтик.

Нимандер не мог видеть выражения лица находившейся сзади сестры, но вполне воображал презрение, с которым она встретила слова Скиньтика.

Скол шел где-то впереди, почти скрывшись из вида; выходя на очередное заросшее поле, они замечали его на другом краю — словно взрослый спешит, недовольный отстающими, едва шагающими детишками.

Ненанда взял на себя задачу охранять их сзади, как будто они шли в набег по вражеской территории. Окруженный подозрительными птичьими трелями, коварными ямами и надоедливыми насекомыми, он шагал, не снимая руки с меча и зыркая глазами на каждую тень. Нимандер знал: он будет делать так целый день, накапливая гнев и раздражение до вечера, когда они усядутся у костра — его разведение Ненанда тоже считает слишком опасным и беззаботным, и если не говорит этого вслух, то только потому, что Скол не поощряет — Скол, прикормивший его крошками одобрения. Юный воин уже пристрастился к скудному корму и жадно ожидает новой порции.

Без него он может осыпаться, упасть внутрь себя, словно сдувшийся пузырь. Или взорваться, набросившись на любого из родичей. На Десру, ставшую ему любовницей. На Кедевисс и Аранату, «бесполезных женщин». На Скиньтика, который «смеется, чтобы скрыть трусость». Или на Нимандера, «ходячий позор». Ну, не будем углубляться в эти намеки…

«Не тревожься, любимый. Я жду тебя. Вечно. Будь сильным и знай: ты сильнее, чем думаешь. Думай…»

И тут иной голос прозвенел в уме, более резкий, полный яда: — Она ничего не знает. Она лжет тебе.

Фаэд.

— Да, братец, тебе от меня не скрыться. Твои руки все еще горят. Все еще чувствуют жар моего горла. Мои выпученные глаза смотрят на тебя, они вбиты словно гвозди в твою душу, да? Железные острия медленно проникают в твои собственные глаза — такой холод, такая боль — тебе никогда не вытащить их, никогда не найти спасения.

«Я отрицаю свою вину? Я когда-либо пытался отказаться от истины?»