Дань псам

Она склонила голову набок, словно удивившись вопросу, а потом улыбнулась: — Спроси друга, Спиннок Дюрав. Когда игра будет окончена и твой Лорд снова победит, вы закажете пива. Вы двое — похожие друг на друга даже сильней, чем тебе кажется — будете пить, находя облегчение в общении.

— Твои познания меня тревожат.

— Искупитель не страшится Тьмы.

Спиннок вздрогнул, шире раскрыл глаза: — Принять горе Т’лан Имассов — одно дело, Жрица. Но Тисте Анди… у Искупителя, наверное, нет страха, но его душа пробудилась к мудрости. Жрица, пусть твои молитвы будут ясными. Тисте Анди — не для Искупителя. Бог он или нет, соединение с нами его уничтожит. Полностью. «И, клянусь дыханием самой Матери, уничтожит и нас тоже».

— Сирдомин ждет, — ответила она, — и удивляется, зная твою пунктуальность.

Спиннок Дюрав помедлил, потом кивнул. «Будем надеяться, что у бога мудрости побольше, чем у его жрицы. Будем надеяться, что сила молитв не склонит Искупителя к поспешному желанию протянуть руки слишком далеко, коснуться того, что может его только убить. Новообращенным слишком часто свойственна неуемная пылкость».

— Жрица, твое заявление, будто Курган лежит вне ответственности Лорда — ошибочно. Если пилигримам нужна помощь, Сын Тьмы даст ответ…

— …тем самым предъявив права на то, что ему не принадлежит.

— Ты не знаешь Аномандера Рейка.

— Нам ничего не нужно от твоего Лорда.

— Возможно, я смогу помочь?

— Нет. Уходи, Тисте Анди.

Ну что же, он попытался. Разве нет? Он не надеялся выведать больше у самого Сирдомина. Возможно, требуются более энергичные усилия. «Нет, Сирдомин — человек скрытный. Предоставь его себе. Следи и жди. Как положено другу».

* * *

Если посчитать, что идет он от ближайшего побережья, одинокий путник на равнинах северного Ламатафа успел пересечь сотню лиг диких прерий. Тут нет пищи, ведь охота на скудную, наделенную быстрыми ногами дичь трудна. Он худ… но ведь он всегда был худым. Тонкие седые волосы распущены и вьются за спиной. Борода сивая, грязная и в колтунах; светлые, как лед, глаза остры, как у любого дикого зверя равнины. Длинная кольчуга звякает о голени при каждом шаге. Отброшенная им тень узка, словно лезвие меча.

В безоблачном небе кружат орлы или вороны, кажущиеся крошечными точками. Следят за его одинокой фигуркой — или просто носятся в синей пустоте, отыскивая на просторах слабых или умирающих животных.

Но этот человек не слаб и отнюдь не умирает. Он идет с целеустремленностью фанатика, безумца. Безумие, мог бы возразить он, не свойственно душе, наслаждающейся миром — каждым холмиком, клочком травы, слоями старого морского песчаника, пробивающимися сквозь тонкую кожицу лишайников и хрупких мхов. Обманчивыми столбами теней, что перемещаются вслед бредущему по небу солнцу. Звуками собственного дыхания — доказательством, что он еще жив, что мир еще не схватил его, не сломал, не высосал тепло из древней плоти. Безумие возникает лишь из внутренних бурь — а душа Каллора, Верховного Короля, великого императора дюжины ужасных империй, пребывает в покое.

В данный миг. Но что важно, кроме данного мига? Единственное мгновение, тянущееся от прежнего к следующему, снова и снова, прочное и надежное, как каждый его шаг, как грунт, ссыпающийся с подошв вытертых сапог. Чувства утверждают реальность, и ничто иное не важно. Никогда не будет важно.

Человек покоя, о да. Если он некогда правил жизнями сотен тысяч, до конца используя их жалкое, бесполезное бытие; если он однажды единственным жестом обрек на смерть армию в пятнадцать тысяч человек, уже сдавшуюся ему; если он восседал на тронах из золота, серебра и оникса, скапливая богатства в количествах, лишающих их всякого смысла и ценности… что же, все, что осталось от славы прошлого — сам этот человек, его меч, его доспехи, горсть старинных монет в карманах. Бесконечные измены, море лиц, которые за столетия сделались смутными и расплывчатыми — только алчные, завистливо блестящие глаза всё стоят перед внутренним взором. Полотнища дыма и огня, слабые крики умирающих людей, когда его империи гибли одна за другой. Хаос жестоких ночей, в которые он бежал из очередного дворца от толп столь мстительных и огромных, что даже Каллор не мог перебить всех — хотя хотел, так хотел… Никакая картина прошлого не отзывается в душе горечью. Здесь, в пустошах, на которые никто не предъявляет прав, он обрел мир.

Его истины неколебимы; а если кто-то вылезет из-под земли и бросит вызов его уверенности — что же, он порубит его на куски. Улыбаясь, показывая врагу всё свое спокойствие.