Даниелла

— Это меня и вынудило идти к нашему епископу, — продолжал он. — Я попросил его написать в эту проклятую страну, чтобы не смели венчать тебя. Он и говорит мне: «Отчего бы вам самим не съездить туда? Мне именно теперь нужно доставить в Рим секретную депешу, через верные руки. Вы, кажется, человек верный!» О, да, конечно! — отвечал я ему. — Я человек смирный, и ничуть не намерен мешаться в дела важных особ! Это рассмешило его. «Так поезжайте, говорит, я беру на себя ваши издержки…» Он, однако, очень ошибся в расчете: он думал, как я, что в Италии дешево жить, а между тем здешние гостиницы просто западни! О, как бесили меня все эти обдиралы, лодочники, кондукторы, трактирные слуги, сами трактирщики и facchini! У меня от них голова идет кругом. Везде нужно платить: церкви заперты на замок, как сундуки: хочешь пойти в церковь — плати; спросишь на улице дорогу — плати; в таможне — опять плати. А издержки на заставе! А нищие! Просто стыдно смотреть, сколько по улицам этих оборванцев! Если бы в моем приходе завелась такая мода, я бы бежал оттуда навсегда! Все, что я вижу здесь, повергает меня в удивление: священники ходят в театр, кардиналы водят под руку дам по храму Св. Петра; а в Ватикане всякие Венеры и Комусы, и Бахусы! Языческие идолы в самих церквах! Еще хорошо, если б все это было хоть красиво: а то ведь нет, прескверно! В самых лучших кварталах валяются кучи старых камней, статуи без рук и без ног; по всей окрестности ужасное небрежение: вокруг святого города такие же пустыри, как в Водеване, такая же грязь, как в Мезьере! Водопроводы без воды, тощие быки, а люди все ни дать, ни взять, разбойники, так что невольно оглядываешься на них, думая, что хоть он и снял перед тобой свою захудалую шляпенку, а вот сейчас воротится да и зарежет! Женщины грязные, да притом еще и смотрят как-то нахально; в хлебе попадаются скорпионы, в супе волосы… И какой еще суп, святители! Я бы не согласился даже вымыть им копыта своей кобылы! Тьфу, что за скверный край! Смотри на меня хорошенько: я не долго останусь в вашей прекрасной римской Кампанье!

Высказав таким образом всю свою досаду, усталость, разочарование и удивление, он понемногу успокоился и согласился позавтракать с нами в Пикколомини, где нас уже ожидала леди Гэрриет. В это утро она в первый раз садилась за общий стол, и я нашел Даниеллу сидящей возле нее. Когда мы все уже были на местах, вошла Медора, разгоряченная утренней прогулкой: при виде приема, сделанного моей жене, лицо ее выразило почти бешенство; но она тотчас оправилась и, поздоровавшись с теткой, ушла к себе, под предлогом головной боли; но видно было, что она просто не хотела сидеть за одним столом с Даниеллой.

Леди Гэрриет оказала в этом случае чрезвычайную любезность и доброту; она замяла грубость своей племянницы, говоря, что Медоре действительно нездоровилось; но она сказала это с таким видом, что тотчас можно было заметить, как мало влияния имела на нее эта своевольная и несправедливая девушка, и как мало леди Гэрриет обращала внимания на ее гнев. Она наскоро заказала повару завтрак, гораздо изысканнее обыкновенного, и велела Мариуччии украсить цветами все десертные тарелки, говоря, что более ничего не успела приготовить к нашему свадебному пиру. Аббат Вальрег, не будучи человеком прихотливым, привык жить хорошо, но с тех пор, как оставил свой дом, был постоянно ограничен в этой привычке, и потому совершенно развеселился, сидя за этим обильным и чисто приготовленным завтраком.

Добрая Мариуччия, которая никогда не мешалась с прислугой наших англичан, захотела на этот раз помочь на кухне. Эта любящая и преданная женщина с восхищением смотрела через полуотворенную дверь, как ее племянница кушает за одним столом с господами. Во время десерта лорд Б… заметил ее и сказал что-то на ухо своей жене, которая велела позвать ее и просила выпить вместе с нею за здоровье новобрачных. Она сама налила вина в резной кубок и подала ей его на тарелке, наполненной сухариками и вареньем; однако не пригласила Мариуччию сесть: так далеко не заходило еще перевоплощение леди Гэрриет. Впрочем, Мариуччия и не ожидала такой чести, тем более, что она была не в форме, и ей бы неприятно было так долго оставаться с нами. Она обошла кругом стола и со всеми чокнулась, потом с восторгом обняла свою племянницу и унесла гостинцы для капуцина; она любит и балует этого полоумного брата, хотя и говорит, что он пошел в монастырь потому, что ни на что больше не годился.