Даниил Андреев

В обыденность врывались отзвуки державных событий. 29 марта 1928 года страна с государственным размахом отметила шестидесятилетие Горького, семь лет назад уехавшего из России. Он уезжал недовольный большевиками, Лениным, уставший протестовать против арестов и расстрелов. Но оторваться от бывших «союзников» не удалось. С воцарением Сталина Горького стали опутывать неприметной паутиной: переписка перлюстрировалась, визитеры из СССР подсылались, контролировались. Юбилей он отметил за границей. Но в конце мая неожиданно сел в берлинский поезд и приехал в Москву. Приезд «пролетарского писателя» стал советским торжеством. Пришвин записал в дневнике: «Правительство может сказать сегодня: “целуйте Горького!” – и все будут целовать, завтра скажет: “плюйте на Горького!” – и все будут плевать <…> Юлия Цезаря так не встречали, как Горького <…> Юбилей этот есть яркий документ государственно-бюрократического послушания русского народа…»¹⁵⁸

Возможно, именно в этот приезд Горького, опекаемого ОГПУ, к нему, крестному отцу, и приходил Даниил Андреев с тем, чтобы тот удостоверил, что он действительно сын писателя Леонида Андреева. Бумага требовалась для вступления в права литературного наследства. Как передает один из мемуаристов рассказ об этом визите, Андреев объяснил, что деньги ему нужны для того, чтобы, не связывая себя службой, «пуститься в странствия по городам и весям» Руси, как это сделал когда-то сам Горький. Тот же советовал крестнику найти работу по душе, в чем предлагал содействие, а не бродяжничать – времена сейчас другие¹⁵⁹. Могли они беседовать и о судьбе Вадима, продолжавшего мечтать о возвращении. Вадима Горький тоже считал своим крестником, хотя его официальным крестным отцом был дед Велигорский.

4. Тарусские поля

Летом Андреев попал в Тарусу. Этот городок на Оке давным-давно облюбовала московская интеллигенция, искавшая дачного роздыха и природных красот, писатели и художники. А в 1920-е годы Таруса, находившаяся в двадцати с небольшим километрах от железнодорожной станции, стала и приютом административно высланных.

В Тарусу Даниил приехал с Коваленскими и Беклемишевой, видимо, их и зазвавшей. Очень любил эти места ее сын Юрий. Он приезжал сюда, по его словам, для того, чтобы «промыть себе глаза русской природой и послушать тишину»¹⁶⁰. Но в этом году сын Веры Евгеньевны все лето пробыл на Черном море и вернулся в Москву лишь в сентябре.

Из Тарусы Даниил писал Владимиру Митрофанову (тот все еще жил вместе с тетей в Малом Левшинском) с восторженностью, несмотря на деловитость сообщения: «Дорогой Вольдемар, советую приезжать непременно. Места действительно необычные. Комнату достать легко за 15–20 рублей в месяц; к концу августа цены снизятся, наверное, еще больше. Продукты, в общем, не дороже, чем в Москве. Сейчас (2 дня) погода плохая, но, наверное, скоро пройдет»¹⁶¹

.

Места не зря показались ему необычными. Зеленый тихий городок на взгорьях над Окой со светящимися крестами храмами. Один – внушительно высившийся собор Петра и Павла, другой – Воскресения Христова, белевший на Воскресенской горке. Всего через несколько лет и до них дойдут руки богоборцев, храмы закроют, обезобразят. Улицы, ближе к окраинам, совсем деревенские, в тенистых палисадах, выбегающие в просторы. В поля, перемежающиеся березовыми рощами, купами былинных дубов, к светящейся Оке, открывающей холмистый, поросший темнолесьем другой ее берег. Там неподалеку, в усадьбе Борок, долго жил знаменитый живописец Поленов. Туда можно было переехать на пароме. Плашкоутный мост власти недавно продали соседнему Алексину. А впадающая в Оку Таруска, а пересыхающая в зной Песочня, речки, где еще водились и бесстрашно всплескивались щурята? А зовущие дойти до них и вбежать увалистые холмы?.. А ключевая вода? А травы? Заросший клочок поля, золотисто-бронзового от пижмы. Блекло-розовые поросли бальзаминов. Голубые вспышки цикория. Просторы, в живом и редкостном многотравье, Даниил назвал Тарусскими полями. В эти поля он уходил бродяжить.

В конце сентября писал старшему брату: «Лето… провели в Калужской губернии на Оке, в необыкновенно красивом месте. Это дало мне страшно много. Ведь я уже несколько лет почти не выезжал из Москвы. И попав в эту сказочную красоту – черт его знает, даже не знаю, как определить. Природа – хмелит; разница в том, что в ее опьянении нет ни капли горечи»¹⁶².

И в следующем году, опять вспоминая Тарусу, восклицал в письме: «Дима, Дима, неужели ты будешь здесь, вместе будем в Тарусских полях – думать невыносимо!!»¹⁶³, и о том же писал невестке: «Жду лета – солнечных полевых дорог, и все не верится: неужели мы все вместе будем скоро бродить по лугам и лесам Тарусы?»