Даниил Кайгородов

Десятка два конников, оставляя за собой снежную пыль, помчались из Рудничного к Сатке.

Всю дорогу он думал: зачем приезжал старец Игнатий к Автомону, почему Фросю после этого увезли, в монастыре ли она?

Терзаемый мыслями о девушке, Даниил гнал коня без передышки. За ним, не отставая, мчался конный отряд башкир. Лучи зимнего солнца блестели на ледяной глади заводского пруда.

Скоро Сатка. Видны уже трубы и корпуса железоделательного завода. Короткий отдых, и всадники стали подниматься на небольшую возвышенность. Проехали свежевырытые окопы пугачевцев, бравших Сатку, и, перевалив копань, оказались у стен монастыря.

Напуганный появлением вооруженных башкир, настоятель Амвросий вместе со старцами, прислужниками укрылся за крепким частоколом и, несмотря на энергичный стук приезжих, ворот не открывал. Часть конников направилась в объезд монастыря, остальные спешились. На угловых башнях зашевелились люди. Подъехав к одной из них, Даниил приподнялся на стременах и крикнул зычно:

— Открывай ворота!

— С миром ли прибыли? — послышался в ответ старческий голос.

— Давай наставника!

— Что за нужда? — продолжал допытываться старец и, наклонившись к уху стоявшего рядом с ним молодого прислужника, шепнул:

— Сбегай к Амвросию, он в келье Евлампии.

Накануне того дня, когда пугачевцы заняли Сатку, перепуганная мать Евлампия, распустив скитниц по соседним деревням, выехала с Фросей из Уреньги и укрылась вместе с ней в монастыре.

— Защиты приехала к тебе искать, — сказала она Амвросию со слезами на глазах. — Боюсь оставаться в Уреньге, неровен час, нагрянут охальники на скит, перепугают насмерть дочерей христовых.

Амвросий, зажав седую бороду в кулак, сосредоточенно думал о чем-то.

— А это кто с тобой, — кивнул он на стоящую рядом со старухой молодую девушку.

— Ефросинья, дочь Автомона Усольцева, надзирателя Бакальских рудников. Тобой послана на послушание.

Посмотрев сурово на девушку, он спросил Евлампию:

— Сполняет ли положенные ей по уставу поклоны и молитвы?

— Покорна, — угодливо ответила уреньгинская скитница.

— Претерпивый до конца да спасется. — Указательный палец Амвросия уставился на Фросю. — Люди пребывали во грехе, и, приняв благодать господню, удалились от мира сего, яки наш приснопамятный молчальник Досифей. Отныне сия отроковица будет жить в его келье.

Мать Евлампия вздрогнула. Келья знаменитого скитника Досифея находилась в глубоком подземелье монастыря, доступ в который имели лишь двое — Амвросий и глухонемой прислужник Дормидон.

Длинные мрачные коридоры имели несколько ходов, и в их лабиринте легко можно было заблудиться. Келья покойного Досифея помещалась в северной части подземелья с потайным выходом в тайгу. Дав обет молчания, старец Досифей прожил под землей шесть лет, не видя дневного света. Пищу и елей для лампады ему доставлял Дормидон. Обычно он ставил все это у дверей кельи и, постучав, уходил.

Исхудавшая от бесконечных постов и молитв, девушка покорно спустилась в подземелье с Дормидоном и устало побрела за ним. Освещая путь факелом, глухонемой сочувственно что-то мычал, показывая ответвления коридора, которые терялись где-то во мраке.

С тех пор как Автомон увез Фросю в Уреньгинский скит, на девушку напала тоска. Порой она точно просыпалась от тяжелого сна, плакала, била кулаками в запертую дверь, звала Даниила на помощь и, обессилев, падала на жесткую кровать. Постоянное недоедание, длительные молитвы — все это подорвало ее духовные и физические силы. Луч надежды на свободу мелькнул, когда мать Евлампия неожиданно вошла к ней, одетая по-дорожному.

— Собирайся со мной, поедем в Воскресенский монастырь.

Пара лошадей взяла на крупную рысь, Уреньгинский скит остался позади. Вдыхая грудью свежий морозный воздух, Фрося с затаенной надеждой смотрела на опушенные снегом деревья. Казалось, вот-вот появятся люди и освободят ее. Но тайга была безмолвна. Лишь порой упадет с дерева снежный ком, рассыплется на тысячи искринок, и снова тишина. И вот теперь все кончено. Заживо похоронена под землей.

Глухие рыдания вырвались из груди Фроси, прислонившись к стене, она закрыла лицо руками. Остановился и Дормидон. Приподняв факел, он посмотрел на плачущую девушку и что-то похожее на сострадание промелькнуло на его суровом лице.

В келье Досифея по-прежнему день и ночь горела лампада, освещая потемневший от времени лик богоматери и стоявшее в углу массивное распятие с фигурой Христа.

Прошло два дня, как Фросю заточили в подземелье. Время от времени являлся Дормидон. Ставил еду на маленький столик, заправлял лампаду и уходил. Эти два дня показались девушке вечностью. Мрак начал пугать ее. Ей то и дело мерещились голоса и чьи-то шаги.

Нет, она не может так больше жить! Фрося стремительно выбежала из кельи в коридор.