Дар

На центральной станции людской поток вынес его из поезда и бросил в людское море. Солнечный свет падал сквозь стеклянную крышу, и все равно, даже здесь он казался слишком ярким, а шум толпы – слишком громким. Антон отошел к своему месту возле колонны и стал оглядываться по сторонам, как и в тот злополученный день. Он и сам не верил, что еще когда-нибудь увидит того старика, но если бы увидел… Нет, сбагрив такое «сокровище», никто не станет ошиваться на месте преступления, думал Антон, глядя на мелькающие силуэты, слушая сотни голосов, сливающихся в один бесполый голос толпы, а может, он и вообще не человек. Бредовая мысль, но не бредовее всего того, что происходило с ним после той встречи. Дождавшись, когда количество людей уменьшится, Антон влился в поток и направился к остановке. Времени было достаточно, чтобы пройтись пешком, но вот сил на это не было совсем, ноги гудели, как будто он провел на них стуки, а не простоял в поезде привычное время, слабость волнами прокатывалась по телу, и лишь невероятным усилием воли Антон заставлял себя двигаться и сохранять более-менее нормальное выражение лица. Ему казалось, что стоит расслабить мышцы, и они стекут с него, как расплавленный воск, останется один скелет, как в фильме про терминатора, окружающий мир станет складываться, как лист бумаги, пока не превратиться в крошечную точку, а потом исчезнет и она. Но это были лишь мысли, и Антон это знал, в этом мире, к сожалению или к счастью, ничего не происходило по заказу, и нельзя было просто так лечь и сказать «все, я умираю» и умереть. Нет, возможно, он и умирал по какой-то мистической или вполне обычной причине, но вот когда именно закончится его время – это по-прежнему была тайна, на которую магия монеты не распространялась.

Антон встал в очередь к автобусу, люди вокруг толкались, шумели и хамили друг другу, такие здоровые, такие полные жизни и такие недовольные. Он завидовал им, у них были силы на то, чтобы толкать и ненавидеть друг друга, они жили и, тем не менее, были всем недовольны. Глупые неблагодарные создания, они не ценили то, что дороже места в автобусе или места в обществе, не обращали внимания, как много энергии расходуют на такие ничего не значащие мелочи, как легко могут двигаться, дышать, смотреть на мир. Они могут себе это позволить, подумал Антон, поэтому и не ценят. То, что для богача – каждодневная рутина, для бедняка может быть мечтой всей жизни. Неужели и я был таким, подумал Антон, с трудом втягивая пахнущий выхлопными газами воздух, неужели и я имел так много и не ценил?

В автобусе ему посчастливилось сесть, и он плюхнулся на мягкое сидение, как древний старик, едва ли не улыбаясь от облегчения. И снова ему в голову пришла мысль о пустоте и незначительности всего того, что взрослые привыкли считать смыслом жизни. А дети знают истину, подумал Анион, просто взрослые с пугающим упорством калечат их нормальные, здоровые души, заклеивают им те внутренние глаза, способные видеть истину и надевают на настоящие глаза очки с кривыми линзами. И называют всю эту чушь смыслом жизни. И это смысл, подумал Антон, глядя, как люди вокруг спешат куда-то с каменными лицами, полные презрения и грусти, они были самыми счастливыми, но упорно не хотели это признавать. Счастье в этом мире считалось признаком глупости или безумия, когда ты выходишь в мир душевных инвалидов, тебе положено быть всегда недовольным, печальным и всех критиковать, это считается признаком ума. Но это ведь глупость в высшей степени, думал Антон, и такие как я, умирающие, наверное, прозревают. Ему казалось, что он вдруг заглянул за очки с кривыми линзами, нет, не снял их еще полностью, но одним глазом увидел краешек настоящего мира. И мир был прекрасным, не таким, каким его учили видеть. Видимо, когда жизнь устраивает тебе встряску, очки съезжают с лица, а то и вовсе падают, подумал Антон, и вот тогда-то люди вдруг начинают видеть то, что почти забыли. И перестают искать смысл жизни, потому что, может быть, единственный ее смысл – жить, и наслаждаться каждым вдохом.