Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

Еще не началась седьмица, как древний витязь и с ним девушка покинули Домагощ.

* * *

Ехал бы себе Ругивлад, ехал, не сворачивая, да раскинулось перед ним широкое поле. А на поприще том рать лежит побитая, печенежская рать, иноземная.

— Эй, есть кто живой! Кто побил войско большое?

— Дурак ты, а еще волхвом называешься. Во-первых, не «побил», а подавил! — отозвался кот, высунув морду из заплечного мешка, — Это только в сказках раненные сто лет кряду могут на поле валяться и путь указывать. Разве ослеп? Воронье трупам глазки повыклевало, тление всюду и смрад стоит. Двинулись! Какое тебе дело до горемык? Любопытство замучило?

— Ты сидишь там? Вот и сиди, помалкивай! — ответил словен зло, но сам подумал, — А ведь, прав, кошак. Хоть и балаболка, а умен, зараза!

— Угу! — послышалось в ответ, и кот притих.

Тронулись дальше, да проехали недалеко. Ветер снова донес запах разлагающихся трупов. Вторая пажить пред ними открылась, больше первой. Глядь, и здесь рать лежит, будто раздавленная, лошади да люди вперемешку. А меж трупов и костей рыскают степные звери.

Осмотревшись, Ругивлад приметил вдалеке здоровенный камень. А у скалы той, вроде, всадник. Может, читает что, а может — думу думает? Подъехал ближе и диву дался — то совсем не камень, и не холм какой, а голова великанская! Лежит себе, точно сенная копна, да храпит.

Витязь, заслышав иноходь, мигом обернулся. Вынув долгомерное копье из ноздри спящей Головы, он направил оружие в сторону быстро приближающегося Ругивлада и прикрылся шитом.

— Как звать-величать тебя, воин? Чьих родов будешь? — окликнул богатырь проезжего.

Сам витязь с ног до головы был закован в дорогие тяжелые доспехи. Островерхий шелом и характерная роспись на щите выдавали если не земляка, то и не иноземца. Он выглядел молодо — широкое, румяное лицо, бычья шея, могучие плечи, и в седле богатырь сидел, словно влитой.

— Я из славного Новагорода, а путь держу из Венедских краев. Звать меня Ольгом, но не ошибешься, коли назовешь Ругивладом. А ты кто?

— Из Индии говоришь? Бывал я в Индии у тамошнего князя. Богатая, славная южная страна, — миролюбиво отозвался витязь, опуская копье, — Имя мне Русалан, сын я Святозаров, но с некоторых пор кличут отчего-то Ерусланом Лазаревичем, и я не обижаюсь.

— Ты что-то путаешь, богатырь! Венедия далеко на севере будет, а иначе зовут ее Вандалией.

— То другая Индия, Северная, — отозвался богатырский скакун, — Меня, кстати, Орошем Вещим кличут.

— Гляди-ка, и впрямь вещий! — вроде бы удивился Ругивлад, тогда как у самого в мешке дрыхал доселе говорливый кот, но кошачий храп, отдававшийся в спине дрожью, заглушала исполинская голова. — Где такого сыскал, Святозарич?

— Где сыскал — там уж нет. Слыхал, разве у Ильи Муромца, славного богатыря киевского, есть такой же — Бурушка Косматушка. А как обрел я Ороша — то история целая. Люблю ее рассказывать! Коль не спешишь — могу поведать.

— Что ж, можно и привал устроить? — согласился Ругивлад, которому после стольких дней пути выпала удача поговорить с человеком.

— А это что за чудо? — спросил он, косясь на живую скалу, и все еще не решаясь спешиться. — Многое перевидел, но такого не встречал еще.

— Да это Росланей! Мы с ним старые знакомые! — сказал Святозарич, сам немало обрадованный, что есть с кем словом обмолвиться, конь, понятно, не в счет.

Спящая голова пугала размерами. Лицо великана было пепельно-землистого цвета, поэтому издали его можно было принять за каменную глыбу. Кожу покрывал толстый слой грязи. Неухоженные волосы были в репьях. Птицы сновали в густой, как заросли, копне в поисках живности. Чудовищные ноздри вздымали пыль при каждом выдохе…

Богатырь, как ни в чем ни бывало, скинул шелом, отложил и щит. Копье к голове прислонил — чего с ней станется. Ругивлад подивился его беспечности, потому сел к голове не спиной, как витязь, а лицом… Достал флягу. Русалан принял ее с поклоном.

— Хороша водица! — молвил он, пригубив. — Отведай-ка и ты из моей.

Обычаю были соблюдены, и ничто не мешало богатырю продолжить занимательный рассказ, чем он и не преминул воспользоваться.

— Мой стрый, Святозар, был славным витязем Картаусова королевства аланов, — говорил витязь, ломая лепешки надвое. — Я ж его единственный наследник — нет иных детей у отца да матушки. Мне три весны минуло, а уж грамоту разумел, да книжки читывал, что и в десять лет не ведают. В буках тех про Руса сказано, что силен был князь и хорош собой. Вот и стал я на Картаусов двор побегивать, да с детьми боярскими в русов поигрывать, да по младости, несмышлености уж шутил я с ними шутки нехорошие. Пришли бояре к отцу, да слезно молят: «Уйми, Святозар, ты сына. Мол, в великой обиде на него мы и дети наши малые! В играх твой Рус удержу не знает, кому руку вывернет, кому ноги вывихнет».

С тех пор и пристало ко мне прозвище — Еруслан. Как встречу кого, сниму шелом:

— Я Рус, алан!

А мне в ответ:

— Ну, здоров! Живи еще сто лет, Еруслан.

Сперва обида брала. Сейчас свыкся.