Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

Сам он скотьего бога не чествовал, да и тот, скорее всего, не жаловал Муромца, больно имя у атамана поганое, ненашенское было имя. Потому история с Потыком стала всем известна лишь со слов правдивого Добрыни Микитовича.

Была у Потыка молода жена, лебедь белая. Сущая ведьма, кожа, да кости и внутри — крокодил, но мужики, вроде Мишатки по молодости и дурости, только на таких худыщек и купятся. Не даром и Марьей ее звали. Сама-то хазарянка, а мужика, как водится, русича отхватила. Прибрала Марья к руках хозяйство Потыково. Муж во всем бабу слушается, во всем ей потакает, души не чает в жене молодой. И столь он ей покорен стал, что до смерти надоел Марье муженек. Решила она извести Потыка, предала молодца. Побежала кудесница за тридевять земель с полюбовником, а слух распустила, что похищена.

Потык скоренько в дорожку снарядился, с братьями названными Ильей да Добрыней простился. Он просил было подмоги, но те отвечали:

— Не честь-то нам хвала молодцам ехать за чужой женой вослед. Отправляйся-ка ты один, Потык! А едь-ко, ничего не спрашивай, коль застанешь ты их на чистом поле — отсеки похитителю буйну голову.

Видели Илья с Добрынею, как Потык на коня садился, да моргнуть не успели, его и след простыл. Нагнал женку с похитителем в чистом поле, спали полюбовники во шатре, обнималися. Не поднялась у Потыка рука богатырская — а срубил бы он злую голову. Просыпалася Марья — лебедь белая, говорила мужу прежнему речи сладкие, что силком увез ее супостат. Наливала Мишатке зелены вина, добавляла ведьма питей сонных. Выпивал чару Потык, да и падал он на сыру землю.

Тут будила Марья полюбовника — отсеки, мол, Мишатке, неразумну голову. Но, видать, и у того совесть имелась:

— Да ах же ты, да Марья лебедь белая! Не честь-то мне хвала молодецкая сонного то бить, что мертвого. А лучше он проспится — протрезвится, дак буду бить я его силою.

Как эта тут Марья лебедь белаяВзимала тут Мишатушку Потыка,Как бросала его через плечо,

А бросила, сама выговариват:А где-то был удалой добрый молодец,А стань-то бел горючий камешок,А этот камешок пролежи да наверху земли три году,А через три году проди-ко он сквозь матушку,

Сквозь сыру землю.

— Век бы лежать Потыку твердью хладной, — расссказывал Добрыня Микитович, — Да на счастье на Мишаткино прибежал во Киев его верный конь. Увидали мы с Ильей скакуна Потыкова — вмиг смекнули, что беда с братом названым приключилася. Седлал Илья Бурушку-Косматушку. Садились мы на добрых коней, да ехали след угоною. Выезжали мы во чистое поле, то не наша степь — басурманская, а Мишаткин верный конь наперед бежит. Да не видать, не сыскать братца названого…

Опечалились богатыри, закручинились. Глядь — выходит Старик со сторонушки:

— А здравствуйте-ко, добры молодцы, а и старый казак Илья Муромец, да и тебе привет, Добрыня Микитиныч!

Витязи и не знают, кто он таков — зато Старик про них ведает.

— Род вам в помощь, зеркалом путь! А не возьмете ли меня во товарищи?

Призадумались богатыри: отказать Древнему — не учтиво, с собой звать — так не поспеет за конями дедушка. «Шут с ним!» — думают, и взяли калику во товарищи.

Пошел с ними рядом перехожий, сперва возле них, а после и совсем обогнал. Семенит себе Старик, не торопится, а кони богатырские спешат — не поспевают. Стали Илья со Добрынею просить попутчика, чтоб не так быстро шагал. Тут калика и останавливается, да говорит им такие слова:

— Что же вы, витязи, прошли мимо брата названого, молодого Мишатки-то Потыка? Ну, теперь вертаемся…

Приводит Старик братов к бел-горючему камешку.