Дар царицы Савской. Абиссинское заклинание

Я повернулась к Войтенко и проговорила:

— Все это прекрасно, но где тот артефакт, о котором мы говорили?

Он провел меня в дальний угол своего частного музея.

Там стояла витрина из непробиваемого стекла, а в этой витрине, на подложке из черного бархата, лежала квадратная пластина из стекла небесно-синего цвета, внутри которого темно-красным, цветом запекшейся крови, были написаны пять слов.

Те самые пять слов, которые встречались мне в последнее время едва ли не на каждом шагу.

S A T O R

A R E P O

T E N E T

O P E R A

R O T A S

Я на мгновение зажмурила глаза — и увидела девочку с мячиком, которая повторяла раз за разом странную скороговорку:

— Камень, дерево, железо, кожа и стекло…

— Ну вот, — проговорил Войтенко, — я показал вам этот артефакт. Теперь вы объясните мне, в чем, собственно, дело?

— Конечно. Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Я развернула пакет и выложила на свободную полку темную доску, полоску кожи и металлическую пластину.

Войтенко удивленно взглянул на эти странные предметы, прочел написанные на них слова — и повернулся ко мне:

— Что это значит?

— Эти пять слов — одно из древнейших заклинаний в мире, его называют иногда абиссинским заклинанием. Если вы присмотритесь к ним — увидите, что это палиндром, то есть их можно прочесть задом наперед. Точно так же можно прочесть их сверху вниз и снизу вверх…

Дальше я вкратце пересказала Андрею Витальевичу все, что узнала от Иннокентия в клинике. Надо сказать, что он слушал меня очень внимательно и не перебивал.

— Среди средневековых христианских мистиков бытовала легенда, что есть только пять подлинных записей этого древнего заклинания, выполненных на пяти главных материалах, известных в то время, — на камне, дереве, стекле, коже и железе… И вот — вы видите — перед нами четыре заклинания, написанных на дереве, железе, коже и стекле. Не хватает только одного — каменного.

— Вы что — серьезно верите в эту средневековую мистику? — удивленно проговорил Войтенко, дослушав меня.

— В данном случае не так уж важно, во что верю я. Важно, что, судя по всему, в это верит тот, кто пытался выманить у вас эту штуку, шантажируя вас дочерью.

— Вы уверены?

— Процентов на девяносто. Скажите, эта стеклянная пластина — самый дорогой экспонат вашей коллекции?

— Да нет… самый дорогой экспонат — вот этот свадебный кубок… — Он показал на сосуд сапфирового стекла с мужским и женским портретами.

— Вот видите… а он требовал у вас в качестве выкупа именно эту пластину. Значит, его интересовала не денежная стоимость артефакта, а его особая мистическая ценность.

— Допустим…

— Камень, дерево, железо, кожа и стекло… — проговорила я и тут же осеклась.

Я ведь не рассказывала Войтенко о своих снах, еще не хватало, тогда он точно посчитает меня ненормальной. Но вот они лежат передо мной — четыре артефакта, и что-то мне подсказывает, что нужно обязательно найти пятый. Что потом будет — я понятия не имею, но нужно довести это дело до конца.

И как найти тот камень, на котором выбиты эти пять загадочных слов? Очевидно, это какая-то плита. Где она находится? В музее? Или… на кладбище?

Не уверена, но точно знаю, кто может мне помочь в поисках.

Разумеется, это Иннокентий, тот странный посетитель клиники доктора Рудика. Ну, в нервной клинике все со странностями. Такая уж там специфика.

Я посмотрела на Войтенко и увидела, что он хмурится. Моя история его, конечно, заинтересовала, но не до такой степени, чтобы бросить все дела. И так небось из-за доченьки их запустил.

— Знаете что? — сказала я. — Давайте я сама пока тут кое-что выясню. А потом уж вам сообщу, если помощь понадобится. Конечно, если вас эта история еще волнует.

— Разумеется, волнует! Я же коллекционер!

Договорились, что Юра поступает в мое полное распоряжение на пару дней, и если нужны деньги…

— Не нужны! — твердо сказала я. — Вот только эти вещи разрешите у вас оставить, они тут сохраннее будут.

— Верно! — улыбнулся Войтенко и снова стал похож на человека.

Юра, увидев меня, откровенно обрадовался. И даже предложил заехать куда-нибудь перекусить, что я строго пресекла, сообщив ему, что делу — время, а потехе — час (снова мамино, часто я ее в последнее время вспоминаю).

Когда мы приехали в клинику, то первым делом увидели ту самую девчушку, дочку старшей сестры. Она топталась у крыльца и выглядела изрядно замерзшей.

— Ты чего здесь, на холоде?

Девочка тут же сообщила, что в садике карантин и мама снова взяла ее на работу, а в холле какая-то сердитая тетя заругалась, что она бегает, путается под ногами, вот ее и выгнали погулять. Это не тетя Галя, что за стойкой сидит, та добрая, а заругалась другая тетя, которая в клинику устраивалась.

— Что еще такое? — Юра нахмурился, потом наклонился к девочке, разжал руку и выдал ей леденец на палочке.

— Пойдем, в холле подождем.

Галина за стойкой была одна, она сказала, что доктор Рудольф Зурабович на месте, как раз у него перерыв между пациентами, потом кивнула Юре в самый дальний угол и велела девочке сидеть тихо, а то ее уволят. И маму тоже.

Вскоре явилась моя старинная знакомая Оленька, которая проводила меня к доктору.