Дарья Искусница

- Ты что себе позволяешь? – невесть откуда появившийся Можайский наступает почему-то на меня, а не на своего друга. Белая рубашка-поло почти сияет в искаженным свете. Ему бы сейчас крылья и меч, мог бы за статую ангела-мстителя сойти.

Можайский выглядел угрожающе. Я впервые видела его таким: гневным, эмоциональным, теряющим контроль. Нижняя губа отчетливо кровоточила, или он уже успел где-то подраться, или слишком сильно прикусил ее.

- Ты – моя невеста!  - вдруг сообщил он.

- Я - свободная женщина!

Секунда, и я взлетела в воздух. Господи! Меня утаскивали на плече, будто неандерталец ворует понравившуюся самку. Я вскрикнула, замотала головой, выгибаясь. Вокруг в полумраке дергались под продолжающуюся музыку люди, поднимали руки и махали нам вслед, принимая за обычную ссорящуюся парочку.

На оставшемся без нас пятачке у сцены Ломов удерживал бросившегося мне на помощь Распутина. Отлично я скрепила вечную мужскую дружбу. К бесам грохнула весь их Кодекс братана, правила не ссориться из-за женщин, легкое отношение к жизни и прочую заумь.

А сама-то! Дралась и ругалась как дворовая девчонка. Где якобы давно растворившиеся в прошлом навыки? Вот они. Ничего не забыто. Копни нас поглубже и все показывается на свет. Действительно – истерика. Стыдно-то как.

- Отпусти меня, - хлопнула я по спине несущего меня мужчину. Он буквально летел по лестнице вверх, демонстрируя отличную физическую подготовку. – Дима! Все, поставь меня.

Мои воззвания проигнорировали. Мелькнули какие-то пустые альковы с диванами, ноги в ботинках проходящих неизвестных мужчин.

- Девушка, вам помочь? - услышала я чей-то обеспокоенный голос, но пока раздумывала подставлять или нет великовозрастного психа, мы уже влетели в какое-то отделанное мрамором помещение. Меня посадили на столешницу, мужская голова впечаталась мне в грудь.

Руками предусмотрительный Дима держал меня за талию, чтобы не улизнула и… молчал.

Тонкую ткань рубашки натягивали напряженные, вздувшиеся мышцы.

- Ну и театр мы устроили, - вздохнула я.

- Извини.

- Что? – переспросила я, не поверив ушам.

Папа дома никогда не извинялся, как бы виноват не был. Он пытался загладить вину всеми возможными способами, но без слов. А мой первый молодой человек предпочитал упорно винить во всем только меня. В глубине души я начала подозревать, что мужчины вообще не умеют извиняться. Как атавизм, который отмер у них в древности. И общество эту особенность поддерживает изо всех сил. Если извинился, все сразу – «Ха! Он девчонка!».

И от кого-кого, но от вечно уверенного, самодовольного Можайского я точно извинений не ожидала.

- Ну, мы разные, - боязливо начала я, - не судьба нам договориться. Ты из одного мира, я – из другого. Как круглое и квадратное. Даже если захотим – не получится.

Зачем несу этот бред – не знаю, но тяжелое молчание и уткнувшийся в меня мужчина меня дезориентировали.

- Если захотим – получится, - Дима, наконец, поднял голову. Посмотрел сосредоточенно, ловя мой взгляд. Глаза у него лихорадочно блестели. В каждом – по маленькой искрящейся звездочке на изумрудном поле. – Я, когда в Америку приехал, каждый первый говорил – ничего у тебя не получится, мышление другое, привычки, даже идеи чужие, а вы, славяне, не умеете меняться.

- И ты смог, - сообщила я очевидное, почему-то переполняясь гордостью, словно это сделала лично я.

Можайский кивнул и потерся щекой о мою грудь, странно улыбаясь.

Если кто-то крупный и опасный сходит с ума, мешать рискованно. Это без учета остальных фактов. Например, приятности ощущений в целом.

- Я тогда решил, - сказал мужчина, жмурясь мартовским котом. - Есть важная для меня цель и мешающий ей личный эгоизм, лень, обычные привычки. И пошел навстречу цели. Даша… Давай пойдем навстречу? Нас двое, мы встретимся намного быстрее. Ты… важна для меня. Ты - настоящая. Помнишь Париж?

- Помню, - глухо ответила я.

- Мне кажется, был момент, когда мы: ты и я – были счастливы. Это же хорошая цель?

Волшебная была поездка, возразить нечего. Другие из таких вояжей привозят отличное настроение, фотографии… легкую гонорею, в крайнем случае. Дорожный набор путешественника. А я вот привезла разбитое сердце. И оно сейчас тонко стеклянно звенело и кололось.

 - Дай мне шанс, - попросил Дима. И ногой прижал дернувшуюся и едва не открывшуюся дверь. За ней начали ругаться.

Я ошалело заморгала, только сейчас сообразив, что мы находимся в каком-то вип-туалете. Натуральный мрамор, зеркальная отделка. А я сижу на широкой столешнице для раковин.

- Дай мне шанс, один, - упрямо повторил Можайский, игнорируя удары в дверь.

- Если ты сам будешь вести себя как настоящий, - вдруг выпалила я. – А не придумывать легенды для журналистов.

- Я хотел тебя защитить.

- Не правда, - Я зашипела и попыталась спрыгнуть. – Ты хотел обезопасить себя, чтобы я лишнего никому не сказала, не стала твоей слабостью.

- И это тоже, согласен, - сдвинуть Можайского сейчас мог только трактор, а не хрупкая, не особо к тому же старающаяся девушка. – Но мы оба дров наломали. Ты говорила, что я без тебя решаю, а Гришку легко сама перед журналистами приплела.