Дарители жизни

Бабушка, конечно, испугалась. Во-первых, ребенок не свой, а чужой — спрос-то другой. Во-вторых, мой папа — человек восточных кровей, с его дитем и вовсе шутки плохи. И в-третьих, я росла очень болезненной, переболела всеми мыслимыми и немыслимыми болезнями. Кому как не бабушке, неоднократно спасавшей меня от недугов, подвластных ее дару, этого было не знать? И коль я мучилась, значит, со мной что-то приключилось на самом деле. Помню, бабушка положила меня навзничь на стол, стоявший посреди комнаты, и велела оголить живот. Я послушно задрала одежки, готовясь к процедуре избавления от боли. Я бабушке доверяла и ничуть не сомневалась, что сейчас она положит конец моей болезни.

Пока Шура бегала вокруг стола, тряся своими огромными, на зависть мне, бантами на тощих волосенках, бабушка приготовила пол-литровую банку и лучину. Что-то шепча, но не заговор, а скорее, разговаривая с собой вслух, она смазала мне живот жиром и по всем правилам поставила банку на живот, как ставят на спину при простуде. Видела, наверное, где-то, не поняв сути процедуры.

Мой мягкий маленький живот вмиг затянуло в банку и меня начало сводить пополам. Банка заполнилась телом, изрядно посиневшим, если к нему присмотреться. А меня продолжало туда засасывать, да так, что я почувствовала это даже спиной. Боль, ясное дело, как-то притупилась, исчезнув на фоне других не менее неприятных ощущений.

Теперь уже и бабушка носилась вокруг стола, не сводя с меня острого взгляда, охая, хлопая руками по бокам и озадаченно выпячивая губы. На улице стояла глупая ночь и ватная, поглощающая все живые звуки тишина. Казалось, что во всем мире только и есть, что я, засасываемая пол-литровой банкой, и перепуганная бабка Наташа. Шура закатилась куда-то под печку, ее и видно не было. Бабушка пыталась оторвать от меня банку, а мне становилось еще хуже, появлялось ощущение, что из меня вынимают внутренности. Не знаю, сколько это продолжалось. Думаю, что недолго, иначе бы я не выжила. Но тут послышались шаги и скоро в хату вошли мои родители.

Странная у них была реакция: мама начала смеяться, а папа, на миг испугавшись и даже растерявшись, ловким движением крутанул банку, чтобы в нее вошел воздух, и легко отлепил от меня. Он потом тоже смеялся, ежеминутно спрашивая, не больно ли мне было.

— Нет! — бодрилась я, хотя синяк на животе кое о чем говорил.

— А не обидно, что мы смеемся? — допытывался папа. — Мы не над тобой, просто ситуация смешная.

Знать бы мне еще, что такое «ситуация», может, и не обидно было бы, а так…

— Да смейтесь, — попустительствовала я им, растирая жирный от масла живот. — Чего уж тут? Я ведь уже не плачу.

После этого я что-то не помню, чтобы меня оставляли у бабушки Наташки. Но гулять к ним я бегала часто. Бабушка Наташка мне нравилась, она была работящая, незлобивая и без показушности добросердечная. Кстати, я никогда не видела, чтобы она усиленно трудилась — стирала там или бегала по дому с мокрой тряпкой, сметая пыль и грязь. Иногда она работала в огороде, но тоже без надрыва, иногда стряпала, и опять же тихо, незаметно, не броско. Каким чудом все успевала сделать, непонятно.

Со временем дядя Иван, бабушкин старший сын, и тетя Зина вскладчину выстроили хату на две половины: в одной поселился дядя Ваня с семьей, а в другой — бабушка Наташка со своей дочкой и внучкой. Тут уж меня удивляла не только опрятность и чистота в доме, но и обилие цветов на куртинах и на свободных огородных грядках.

Прожила бабушка Наташка до девяноста лет и умерла тихо и с не помутненным сознанием. Вот только что ходила и вдруг прилегла отдохнуть.

— Выйди на улицу, — приказала тетке Зине, до конца оставаясь хозяйкой в доме. — Я умирать буду. Зайдешь через полчаса.

Та послушно вышла, а вернувшись, нашла бабушку Наташку спящей вечным сном. Незадолго до смерти я с бабушкой Наташкой виделась, разговаривала. Я с теплом относилась к ней и, наверное, она это чувствовала, чему я рада. Да и мои родители никогда не оставляли ее без внимания, навещали, помогали, если требовалось. А чем? Папа первым в селе купил автомобиль и с тех пор превратился в бесплатного извозчика для всех родственников и знакомых. Да и чужие бежали днем и ночью, если большая беда или радость приключались и надо было куда-то ехать. Папа никому не отказывал и денег ни с кого не брал — в те годы говорить об оплате таких услуг было стыдно. А в бабушкины преклонные годы у папы уже была хорошая машина — новая, так что ей посчастливилось поездить по больницам с комфортом, какого ее ровесницы не знали. Жаль, что я не проводила ее в последний путь, чем-то была занята, ходила другими тропами. А могилка ее затерялась, так что и цветы положить некуда. Вот только добрая память и осталась.