Дарители

Рассвет проходит стороной, боясь коснуться твоих глаз,Пока ты спишь — ты человек, проснешься зверем.Под кожей век цветные сны, играет тихий, тихий джаз —Так хорошо, но ты встаешь — ты крови верен.Седое сердце, мертвый взгляд и привкус соли на губах —

Ты страх отведал и сполна напился боли.В тебе так пусто и темно, как в этих серых городах,Но ты умело день за днем играешь роли.Ты точно знаешь, где искать, ты помнишь запах их следов,Его так трудно позабыть — тот запах серы.И ты идешь из года в год дорогой тысячи ветров,

Дорогой тысячи следов и волчьей веры.И той дороге нет конца, хоть ничего не изменить,И так спокойно бьется в такт седое сердце.Ты доверяешь лишь луне, и спать ложишься словно жить,Лишь часто смотришь на часы — ведь ты не вечен.

Как я хочу тебя спасти, тебя к своей душе прижать,Другую жизнь тебе пою, но все без тoлку.И с каждым днем все крепче лед и все спокойней убивать,И так бездумно холодны объятья волка.

I

Ктo не умеет пользоваться счастьем, когда оно приходит, не должен жаловаться, когда оно проходит.

М. Сервантес

Город появился неожиданно — только что тянулись длинные, поросшие лесом горы, словно прорисованные на фоне яркого июньского неба, и вдруг блеснула золотом бухта, загроможденная длинными баржами, пароходами, бесчисленным количеством мелких суденышек, косо торчали стрелы кранов, лениво ползли куда-то катерки и лодчонки, темнели большие ржавые буи, и на коротком пирсе даже на таком расстоянии можно было разглядеть фигуры упрямых рыболов с длиннющими телескопическими удочками… а к бухте сползал город, стелился по холмам, выглядывал из гущи еще не пожухшей зелени акаций, платанов и каштанов — белый, запылившийся город, разомлевший от жары, но и в этой раскаленной томности прекрасный, словно плавающая в прозрачном меду жемчужина. Город появился неожиданно и так же неожиданно исчез за новым поворотом дороги, но потом появился вновь, чтобы больше уже не исчезать, а дорога все спускалась, и холмы вокруг прорастали частными домиками, сглаживались, потянулись пяти и девятиэтажные дома, светофоры, витрины, провода. Серебристая «Субару-Импреза» неторопливо заскользила в потоке машин, благородно сияя гладкими, чистенькими боками. Минут десять она колесила по улицам, казалось бы, без какой-то определенной цели, потом свернула с трассы и мягко притормозила у обочины гостиницы, в которой давным-давно никто не жил, а в номерах располагались офисы многочисленных фирм. Люди в «импрезе» несколько минут сидели молча и смотрели на крохотный сквер, где в летнем открытом баре под зеленым тентом разносили прохладное разбавленное пиво и играла музыка.

— Ничего не изменилось, — рассеянно произнес, наконец, один из сидевших в машине. Худощавый, в сером деловом костюме, чисто выбритый, с аккуратно постриженными и уложенными волосами, он походил на преуспевающего бизнесмена, только недавно начавшего оправляться от тяжелой болезни. Его пальцы, лежавшие на коленях, слегка подрагивали, а глаза за тонкими прямоугольными стеклами очков казались печальными, но в то же время в их взгляде было что-то воинственное и слегка надрывное.

— А с чего бы тут что-то изменилось? Тебя здесь не было лишь полгода. А это не срок для перемен, — с легкой усмешкой заметил водитель. Тоже чисто выбритый и в очках с изящной оправой, он походил одновременно и на бизнесмена, и на сотрудника спецслужб. Он выглядел по отпускному элегантно в светлом костюме, но его серые глаза были мрачными и усталыми, словно он не отдыхал уже много лет, а его левую бровь рассекал свежий шрам. — Города — не люди.

— П-почему ты приехал именно сюда? — спросил худощавый. — Почему именно этот город?

Водитель пожал плечами.

— Не знаю. Здесь все началось… Не понимаю, чего ты за мной потащился. Я ведь предлагал тебе остаться в Симферополе. Там у тебя было больше вариантов ее найти. В конце концов, там живет ее мать, да и этот хирург мог бы тебе помочь.