Дарители

Схимник ошибся — адовыми оказались несколько ночей, а также и дней, в течение которых он метался в лихорадке, то натягивая до бровей все одеяла, которые Славе удалось найти, то сбрасывая их, и Слава терпеливо поднимал их и укрывал пышущее жаром тело, с легким ужасом прислушиваясь к тому, что Схимник бормотал в забытьи. Иногда он начинал материться хриплым страшным голосом, порывался вскочить с кровати, и Славе стоило большого труда удерживать его, потому что и в таком состоянии Схимник был намного сильнее. Ненадолго приходя в себя, он спокойно давал Славе нужные указания и почти сразу же снова проваливался в горячечные первобытные кошмары. Под конец Слава уже начал сомневаться, что он выживет, но уже на четвертый день Схимник почти не впадал в забытье, на пятый уже спокойно съел горячий суп и сырую рубленую говяжью печенку, а на девятый сказал Славе, что они могут ехать. Его рана заживала превосходно, никаких осложнений больше не было, и на внешнем виде Схимника болезнь почти никак не отразилась, он только немного похудел, а в его глазах, когда он смотрел на Славу, мелькала странная настороженность. Но Слава от немедленного отъезда отказался, потребовав задержаться еще хотя бы дней на пять-шесть. Вопреки тому, что он заявил Схимнику еще в дороге, Слава не расспрашивал — выжидал, наблюдал, выстраивал, собирал вопросы из того, что уже знал. Общались они спокойно, без эмоций и мало. Схимник большую часть времени спал, восстанавливая силы, в то время как Слава бродил по городу, следуя предупреждению Схимника вести себя крайне осторожно и везде высматривая молодого, высокого, светловолосого мужчину с привлекательным интеллигентным лицом и шрамом на запястье, которого Схимник назвал Яном.

— Я скоро сверну себе шею, постоянно оглядываясь по сторонам, — заметил он как-то, вернувшись с очередной прогулки, и Схимник пожал плечами.

— Привыкай. Тебе еще долго так жить. Газеты принес?

— Да. Ничего интересного, — Слава бросил газеты на кровать и поставил на кресло принесенный пакет. Схимник потянулся и взял газеты.

— Утром уезжаем.

— Да, я знаю, — Слава снял пиджак и бросил его на стул. — И кто теперь кого повезет?

Схимник холодно улыбнулся.

— Надо было уходить, когда отпускали. Я тебе говорил, что ты дурак.

— Я вполне могу уйти и сейчас, — сказал Слава.

— Что-то не вижу особой прыти. Нет, ну ты, конечно, можешь попробовать, ты даже можешь достать пистолет… отдаю тебе должное, найти его я не смог, — Схимник слегка улыбнулся и развернул газету. — Попробуй. Только я-то, Вячеслав, видишь ли, далеко не благородный сэр.

— Ты много говорил, когда у тебя был жар, — негромко произнес Слава, стоя посередине комнаты. — Ты бредил, у тебя б-были кошмары… и ты очень много говорил. Я слушал. Когда ты кричал, мне приходилось делать телевизор погромче, но я слушал очень внимательно. Мо-может, я и дурак, но я умею слушать. И выводы делать тоже умею.

— Делать выводы из горячечного бреда? — скептически осведомился Схимник, не поднимая глаз от газеты. — Это нужно либо самому бредить, либо быть поэтом. Непохоже, что у тебя температура. Ты, значит, лирик, Новиков?

— Ты называл имя.

Он быстро взглянул на него. Слава заметил легкую тревогу и мрачные искры в светло-серой глади глаз и понял, что он на правильном пути.

— И что? Я знаю много имен, — Схимник сложил газету, продолжая внимательно смотреть на него, потом положил ладонь левой руки на тыльную сторону правой, закрыв ею ацтекскую пирамидку. Слава взял пакет, подошел к кровати и сел рядом с ним.

— Знаешь что, мужик, я думаю, нам пришло время поговорить. Я не собираюсь плясать вокруг тебя и применять все эти методы дружеского полоскания мозгов, тебя все равно сложно зазаставить делать то, чего ты не хочешь. Но… — Слава пожал плечами и вытащил из пакета большую бутылку водки, осторожно положил ее на матрас между ними, и прозрачная жидкость слегка булькнула, — может мы все-таки поговорим? Так, самую малость.

Схимник бросил газету и рассеянно посмотрел в окно, за которым сгущались теплые сиреневые майские сумерки, нахмурился и потер рассекшийся морщинами лоб, будто пытался что-то вспомнить, потом повернулся, взял бутылку и слегка подбросил ее на ладони, и в бутылке снова булькнуло.

— Поговорить?.. — произнес он с кривой усмешкой, и глаза его стали тусклыми. — Ну, что ж, давай поговорим. Может, так оно и лучше…

…Утром они никуда не уехали — проснулись оба с больными головами, долго отпивались пивом, мрачно глядя в телевизор.

— Зря мы взяли тот коньяк, — хрипло бормотал Слава, моргая покрасневшими глазами, — ох, зря! Господи, как же жалеешь по таким утрам, что у тебя есть голова… Ты, кстати, не знаешь, почему у меня рука ободрана?