Дарители

Два дня назад, Слава, я все же переехала в другую квартиру. Она недалеко от Наташиного дома, но все-таки мне кажется, что в те часы, которые я провожу в ней, я живу на другом краю Вселенной. Я не буду объяснять тебе причины, по которым я это сделала. Я могу сказать только одно — я не железная, и проводить с Наташей круглые сутки я больше не в силах. Я не в силах целый день наблюдать, как передо мной в ее теле проходит множество людей, которых я не знаю (или правильнее будет сказать, их фрагментов?), и иногда мне даже начинает казаться, что там есть и я сама… Я не в силах целый день ощущать эту многоликую опасность, хотя почему-то точно знаю, что Наташа в любом случае никогда не причинит мне крайнего зла (или заставляю себя в это верить?). Трусость? Бегство от собственного бессилия? Пусть так. В любом случае, я уже не могу выносить этого в больших количествах. Я знаю, что Наташа рада моему переезду, рада вся, так же, как и знаю, что без меня ей плохо. Конечно, я все равно хожу к ней и с ней, но это ничего не даст, Слава. Я ей уже не помогу. Если и существует в этом мире человек, способный ей помочь, так это ты. Я знаю, что она до сих пор тебя любит, несмотря на то, что с ней происходит, и то, что это чувство не смогли перемолоть все те кошмары, безысходность и душевные катастрофы, которые ей довелось пережить, говорит о многом. Возможно, ей даже достаточно будет увидеть тебя — увидеть живого, обнять… Не знаю. Но верю. Хочу верить. Потому что больше мне верить не во что. Говорят, если сильно верить, то все получится… Не знаю. Но я верила, что рано или поздно мы тебя найдем, потому что… не важно! — и вот он ты. Постарайся вернуть ее, Слава, хоть как-то. Она мой друг, видишь ли, несмотря ни на что она все еще мой друг.

Мы уже почти пришли, Слава. Что я могу тебе сказать… я рассказала тебе все это, но не вслух, потому что я не могу говорить тебе об этом, пусть она скажет тебе все сама, пусть ты увидишь все сам. Это только ваше дело, не мое, и, конечно, я не останусь с вами — по многим причинам. В том числе и потому, что сегодня я поняла нечто, и меня это здорово напугало. Я хочу забиться куда-нибудь и подумать.

Как хорошо, что ты здесь, Слава. Как хорошо, что ты жив.

Надеюсь, еще не поздно.

* * *

Вита не сказала ему, куда они идут, но он понял это задолго до того, как они пришли, и Вита, почувствовав это, ответила ему сожалеющим кивком. А когда, наконец, показались давно забытые, или, скорее, специально выброшенные из памяти старые платаны и длинная асфальтовая лента, Слава невольно вздрогнул. Он не был на Дороге с того самого дня, как увел с нее измотанную поединком Наташу, и меньше всего хотел оказаться здесь снова. Невольно он остановился на бордюре и глухо спросил:

— Господи, Вита, почему она здесь? Почему в этом ужасном месте? Неужели настолько все плохо?

Она кивнула, продолжая смотреть все так же сожалеюще, потом взяла его за руку и повела за собой через двор, по хрустящей, уже высохшей от летнего солнца траве, а когда они подошли к ряду деревьев, остановилась и показала рукой вправо, туда, где на бордюре, строго выпрямившись, стояла неподвижная фигура в легком коротком платье бутылочного цвета. Человек не заметил их появления, он смотрел перед собой, на асфальт, точно завороженный, и если бы не колыхающиеся от ветра волосы и подол платья, он казался бы нарисованным на фоне вечернего дворового пейзажа.

— Иди к ней, — шепотом сказала Вита, отпустила его руку и отступила на шаг, и теперь в ее взгляде была дикая, невысказанная надежда. Потом она повернулась и быстро пошла прочь, прежде, чем Слава успел что-то ей ответить. Он повернулся и снова посмотрел на Наташу, стоявшую метрах в пятидесяти от него, потом шагнул на бордюр и теперь четко увидел ее в профиль. Ветер привольно играл ее длинными, непривычно огненно-рыжими волосами, скрещенные руки спокойно лежали на груди, а на лице застыло напряженное выражение человека, который уже давно что-то ищет, но никак не может найти. Она сильно изменилась с тех пор, как Слава видел ее в последний раз, она стала очень красивой, но в ее красоте было что-то пугающее, чужое, нереальное, и он продолжал смотреть на нее, не решаясь подойти. Эта девушка казалась очень уверенной в себе, сильной и жесткой, и Славе вдруг подумалось, что она не нуждается ни в чьей любви, и собственного общества ей вполне достаточно.