Я проигнорировал все запросы на добавление, которые шли без сообщений, тем самым сэкономив кучу времени и серьезно урезав список. Это было хорошо, потому что мне было совсем неинтересно общаться с большинством из них, и уж тем более — барахтаться в болоте воспоминаний, тогда как я потратил кучу времени и денег за съем жилья, чтобы очиститься от темного прошлого в этом солнечном штате — очиститься с помощью дешевого пойла и многих горстей тразодона и ламотриджина. Если уж со мной хотели иметь дело, то могли бы черкнуть хоть пару строк, как все приличные люди.
Большинство этого делать не стало. Но не Уитни.
Поначалу тут не было ничего особенного. Я был с Хелен, и я не кручу дела за спиной у своей женщины, даже если она импульсивная сучка, которая питается скандалами. Уитни — всего лишь девчонка, с которой я учился в одной школе. Мы никогда не ходили на свидания, ни разу не перепихнулись на ящике за «Джиффи-Мартом», ничего такого. Я ни разу не уединялся с ней на заднем сиденье, как это бывало со множеством юных ковбойш в пыльных пустошах, где мы гонялись наперегонки и боксировали в свете костров всю нашу бедную молодость напролет.
Письма Уитни вначале были незамысловатыми — мы просто перебирали события последних шестнадцати лет.
Она была замужем. У нее было трое детей. Детей она любила, но устала от мужа. Очень устала. Она любила кантри — старые вещи, как и я, и новье — как и все. Никогда не уезжала из нашего родного города. Не работала, но хотела выпустить календарь с девушками в бандитском стиле. И я видел, почему — по тем фотографиям, которые она делала и с гордостью выкладывала у себя на странице.
У нее было крепкое тело и по-кошачьи сладострастное лицо. Волосы, словно вихрь окрашенного пламени, которые не могли не привлечь внимания, и очень красивая — пусть и очень фальшивая — грудь. И выставленный напоказ образ девочки вне закона. На всех фотографиях она курила и потрясала полуавтоматическими пушками. Иногда проводила языком по стволу магнума. Иногда — стреляла из них топлесс. На одной из фотографий у нее был дробовик, из которого она палила молоком. Все кругом было в молоке. Не знаю, как она это сделала. Вскоре она стала присылать фото куда откровенней — сама полностью обнаженная, и стволы тоже полностью автоматические.
Она носила рваные джинсовые юбки, обрезанные так коротко, что открывали трусики, и у нее, должно быть, стоял дома целый сундук, доверху набитый ковбойскими шляпами, потому что каждый раз она надевала новую. На ушах — серьги, гирляндами свешивающиеся до плеч, чем она напоминала героя моего детства, мистера Ти, только от нее я возбуждался. Губная помада была слегка размазана, словно Уитни только что целовалась, а волосы и одежда растрепаны, будто она кувыркалась в сене с гризли.
Мы немного переписывались, а потом я порвал с Хелен, и мне хватило глупости сообщить об этом Уитни. Ее сообщения наполнились беззастенчивым флиртом, на который я бы обязательно ответил, не будь так подавлен маминым здоровьем и расставанием с Хелен — еще одна ошибка в бесконечном ряду. Но всего за несколько дней до вылета к маме как-то по пьяни я отправил Уитни свой номер телефона, который она просила. И теперь она тянулась ко мне, практически
Наверняка этот дурень Рон разболтал ей о моем возвращении, подумал я, или же это мой телефон без моего ведома отметил, что я во Флориде. Хелен напичкала эту проклятую штуковину тонной непонятных и бесполезных приложений. Как бы то ни было, Уитни знала, что я здесь, и ее намерения были ясны, как вода в фонтане перед этой сраной больницей.
Но она была замужем. Пусть неудачно, но замужем.
Я взглянул на себя в зеркало заднего вида и произнес:
— Как же здорово вернуться домой, твою мать.
Как говаривал мой друг, Брюс из Нью-Хемпшира, сегодня у ангела на моем плече выдался неудачный день.
Уитни не хотела, чтобы я ей звонил — только сообщения.