Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты

Обычно, когда мы с ним встречались, то о прошлой службе почти никогда не разговаривали. А если и разговаривали, то больше о похоронах. Например, примет Иван Фомич стаканчик, кулаком его занюхает и говорит: “Лукич, помнишь такого-то?”. Я головой киваю — помню. “Так помер позавчера, — докладывает Иван Фомич, — в одночасье”. Все молчим. Помер так помер. Все помрём. Царство ему Небесное!

У нас не принято было прошлое обсуждать. Да и о настоящем предпочитали помалкивать.

Вхожу, значит, я во двор, вижу — Иван Фомич с коляской гуляет и голубей из пакетика какими-то зёрнышками кормит: гули-гули. В коляске то ли внучка, то ли правнучка сидит. Не везло Ивану Фомичу с потомством: три дочки и шесть внучек. Одни девки. И вроде уже правнучка родилась. А он всё о сыне мечтал. Хотел династию создать, пристроить его на Лубянку на своё место комендантом. Но не судьба. “Отказал в этом Господь”, — сокрушался Иван Фомич. Он в конце жизни очень набожным стал. Поговаривали даже, что в церковь втихаря хаживал. Крестился, правда, всё левой рукой. В правой стакан, а левой крестится и приговаривает: “Ничего со мной и на том свете не сделают, потому что евреи, оказывается, Бога нашего распяли”. До этого он евреев не любил за то, что его самого после “Дела врачей” из органов турнули и чуть не посадили, но ограничились строгачём без занесения и перевели на партработу.

Так вот, гуляет Иван Фомич с коляской во дворе. Подхожу я к нему и приветствую:

“Здорово, Фомич!”

“И тебе, Лукич, не хворать. Спаси тебя Христос.”

“Дело, — говорю, — у меня к тебе есть, Фомич.”

Он голубей продолжает кормить, взглядом в меня стрельнул и бурчит:

“Что за дело у тебя ко мне? Дела все на Лубянке в архиве остались.”

“Во-во, — отвечаю ему в тон, — дела там остались, а мы с тобой, Фомич, здесь оказались и знать ничего не знаем.”

“А о чём ты знать хочешь? — удивляется Фомич и добавляет, — меньше знаешь — больше живёшь.”

“Дело-то оно пустяковое, — улыбаюсь я, — касается меня лично. В марте сорок первого ты, Фомич, по линии своей службы обо мне чего такого не слыхал?”

“Вот ты о чём, — усмехнулся Иван Фомич, — меня самого давно подмывало спросить тебя, Лукич, как же ты таким хитроумным оказался, что кого-то другого вместо себя под расстрел подставил? Помню, помню. Приходит ко мне какой-то молодец и подаёт конвертик от Севы Меркулова. В таких конвертиках мне передавали предписание о расстреле. Гляжу, а в предписании твоя фамилия, но стоишь передо мной вовсе не ты. Моё-то дело маленькое, но подумал: “На особо секретное задание, наверное, Лукич уходит, раз такая катавасия”. Вопросов мне никаких, сам понимаешь, задавать не положено. Принял я предписание, отправил молодца на тот свет, оформил, как положено, акт — и дело с концом.

“А как его фамилия была?” — спрашиваю я.

“Откуда ж я знаю, — удивляется Иван Фомич, — я думал, ты знаешь. Ты же его вместо себя послал.”

“Не посылал я его, — честно признаюсь я, — меня тогда в коридоре товарищ Шпигельглаз остановил, конверт отобрал и тому передал, приказав срочно отнести к тебе. Он, вроде, совсем случайно мимо по коридору проходил.”

Тут Иван Фомич побледнел и руки у него задрожали так, что кулёк, из которого он голубей кормил, выпал из рук на землю и рассыпался.

“Кого, ты говоришь, встретил тогда в коридоре? — хрипло переспросил меня бывший комендант, — Шпигельглаза? Сергея?”

“Его самого, — подтвердил я, — он в форме был с двумя ромбиками на петлицах. Я хорошо запомнил.” Иван Фомич несколько раз перекрестился справа налево и слева направо и говорит:

“Как же ты, Лукич, мог его встретить, когда я его ещё за год до этого на распыл пустил вот этой самой рукой!” — И показывает мне свой здоровенный кулак.

Я покосился на его кулачище и отвечаю: “Ну, не знаю, кого ты на распыл пускал, а я его встретил в коридоре второго этажа. После чего мы вместе из управления вышли, и он уехал на новом “Форде”.

“Куда уехал?" — спрашивает Фомич и вижу, что у него губы трясутся.

“Не знаю, куда, — говорю я, — знаю только, что уехал на “Форде”. А куда не знаю. Он мне не докладывал.”

“А т-ты ч-чего делал потом?” — интересуется Иван Фомич, заикаясь.

“Я чего делал? Домой пошёл. В наше общежитие. Он мне так приказал: “Иди, Лукич, домой. С тобой свяжутся”.

Гляжу — Иван Фомич одной рукой за сердце схватился, а другой пачку валидола из кармана тянет.

“Пойдём, Лукич, на скамейку, — говорит он, — что-то сердце мне прихватило от твоих воспоминаний.”

Он так разволновался, что чуть коляску с внучкой в садике не позабыл.

Сели мы на скамейку, закурил Иван Фомич и говорит: