Дать негру

— У меня вот такая странность… Бывают же повторяющиеся сны. Из них. Незаслуженный укор, парадоксально длящий вину. Будто я кого-то в своей жизни, более молодой, возможно, даже в детстве, должна была, неосознанно, случайно, потому что какой из меня убийца… Прищепить веточку какой-то… традесканции. Тогда вбок и несколько — пожалуйста, ветвись. А прямо, — то есть криво, но единственно, — где судьба уже вяжет гнойную почку-мутанта для злого отростка, ни-ни. Прав сосед. Когда он сказал, у меня аж мороз по коже. Как будто подглядел. Иногда лечу на велосипеде, девчонкой. И вдруг впереди — поворот, темный переулок! Всегда неожиданно, хоть наперед знаю. Но мне же прямо, проскочу! А вдруг из темени сейчас выползет эта гигантская… традесканция или что-то похожее, безобидное, мягкое, с добрыми глазами?.. Но я знаю, все ведьмы прекрасны. Вот еще немного. Не сбавляю. Пусть! И тогда я его — раз! На полном ходу… Во-первых, остановить не успею при всем желании, само виновато. Во-вторых — долг выполню. И совесть чиста, дважды!.. Но — просыпаюсь…

Люксембург отвлеклась на людское волнение, появившееся в стороне.

— Говорят, что в Америке бичей из метро на ночь не выгоняют, — сказала Жизель, все еще глядя в сторону, куда ушел мальчик. — Свобода.

— Да, — подтвердила Люксембург, — поэтому в ихнем метро пахнет мочой.

В центре привокзальной площади быстро собралась толпа, оживленная, гомонящая. Затем расступилась, образовав арену, освобождая место для чего-то важного — это понималось по внезапной дружности людской массы и ее смятенному ропоту, пронесшемуся как ветер и внезапно стихшему.

Вдруг загрохотало, загудело, задвигалось, захлопало в ладоши, затанцевало. Целый ансамбль, мужчины и женщины в горских одеждах. Рокотный барабан задавал тон, вокруг него мелькал, трепетал, хлопал в ладоши Кавказ, выстроивший черный полукруг, в центре которого зажила высокая гибкая красавица. В огненном до пят распашном платье, рукава с накладными подвесками до колен, голова в лазоревом платке с длинными тяжелыми кистями, — смиренно опустив очи долу, двигалась мелкими шажками по узкому кольцу. Возле нее резвоногим кречетом, в белой черкеске с газырями и седой папахе, в высоких сапогах, лихо вставая со стопы на носок, стремительно увивался тот самый усатый человек, ночью встреченный в коридоре вагона.

Слышно было, как проводница-хохлушка громко поясняла всем, кто оказался рядом:

— Это же с нашего поезда!.. Дагестанский ансамбль!.. Разминка у них. На фестиваль в Ханты-Мансийск!.. К своим нефтяникам!.. У них в Свердловске пересадка. Да-да, женщина, на северах этих нерусских знаете сколько!

Люксембург, увлеченная зрелищем, отошла от скамейки и теперь стояла поодаль, как созревший одуванчик, вытянув шейку, увенчанную головкой с серебряным пушком, смешная, помолодевшая.

— Давай, убежим? — предложил заговорщицким шепотом Олег.

— На трех ногах? — в тон ему зашептала Жизель.

— Ага! Две ноги оставляем на скамейке, для легкости.

— Давай! А ты сможешь?

— Сейчас как дам щелбана!

— За что?

— За то, что обижаешь.

— Беру свой вопрос обратно. Побежали! А куда?

— Куда мне было обещано.

Преодолевая рельсовые полосы, Олег понес Жизель в сторону поезда. Ее колючая шевелюра щекотала, а ментоловое дыхание (от зубной пасты) обжигало кожу. Солнце ослепляло, и носильщик боялся уронить драгоценную ношу. Рядом гулькали голуби и щебетали воробьи, сражаясь за крошки, которые им кидали из окна стоящего поезда. Резвились дети, мальчик и девочка, гоняясь друг за другом. Парень и девушка, в шортах и комнатных тапочках, у каждого в отведенной руке по дымящейся сигарете, демонстративно целовались.

— Классная у тебя прическа, — сказал Олег, смеясь, — боюсь щекотки, аж мурашки по коже, брр!

Он остановился, перевел дух.

— Это я так стригусь, чтобы с уходом было проще. В моем положении это немаловажно. А ты уже кое-как дышишь. Дай мне щелбана, отнеси на место и гуляй по ресторанам на здоровье! Не думай, что я обижусь! Вот ведь наш вагон. — Она перешла на капризный тон: — Я туда хочу! Полежать, устала.

— Сейчас отнесу! — крикнул Олег, задыхаясь от усталости и от злости. — И понес ее вдоль поезда, дальше.

Догнала Люксембург, гремя костылями:

— Вы куда? — крикнула возмущенно проницательная психолог, от которой чуть не сбежали пациенты. — А палки на что? Герои!

— Мы скоро! — ответил Олег, тяжело, с хрипом.

— Ну, дети! — Люксембург остановилась. — Я что, за вами бегать должна?

На них смотрели из окон и дверных проемов вагонов, с перрона, подбадривали, кто-то даже хлопал в ладоши.

Олег с помощью нескольких человек доставил Жизель в вагон-ресторан (девушка активно помогала, используя гибкое тело, сильные руки, ступеньки и поручни): подняли, принял, протиснул, занес, споткнулся, припал на коленку, встал, усадил за столик. Официант, шампанского, если не умрём — выпьем!

Позже, неся по костылю, подтянулись и Люксембург с Эйнштейном, плюхнулись рядом. «Выяснилось», что они употребляют только коньяк «и то по чуть-чуть».