Дать негру

— Мормоны, это секта такая, — ответил за Люксембург быстрый Эйнштейн, язык которого, видимо, соскучился по продолжительному монологу. — Насколько помню, многоженство, по-ихнему, есть благо. А поскольку полигамия запрещена законами всех цивилизованных стран, то любвеобильные кавалеры женятся… На ком бы вы думали? На мертвых дамах. Круто? Своеобразный небесный гарем! Щёб мы так жили, а? — он хихикнул, глядя на Олега: — Нашли выход! Гоголь с его «Мертвыми душами» отдыхает!

— Уф, — как-то очень изящно и даже красиво, как показалось Олегу, сморщилась девушка, — это зачем же такое?

— А это кощунство, кажется, затем, — продолжал Эйнштейн, — что многоженство приближает раба божьего к небесному господину. Чем больше жён, тем ближе бог. Ну, еще пить-курить нельзя, как обычно в сектах, но это мелочь.

Наконец, вставила свое и Люксембург, без шести минут американка:

— Да-да, я вам больше скажу, что даже и кофе нельзя, и чай. Но это мелочи, вы правы! Сын у меня в университете увлекся этим самым мормонством, я была против, но это не главное… Главное для нас оказалось в том, что у мормонов крепкие семьи, сильнейшая взаимовыручка. Свадьбу в Ленинграде играли, не могу этот город по-другому называть, где они оба в ту пору учились. Студенческо-мормонская получилась свадьба. Спиртного ни фужера, зато как весело! Мы-то думали, какое веселье без водки! Ну, хотя бы шампанского! А на самом деле… Я тогда еще подумала, вот если бы все у нас были хоть чуть-чуть мормонами, тогда все бы у нас было по-другому.

Эйнштейн поддержал, с мечтательной улыбкой, вернувшись мыслью в трудную, но молодость:

— Да, помню, как при Горбачеве пропагандировали безалкогольные свадьбы. Учили вместо «горько» кричать «совет да любовь». Однажды я от этого чуть не отдал концы, клянусь! По тогдашним нормам, утвержденным местным общепитом, коньяк в ресторане отпускался в неограниченном количестве, а водки — только сто граммов на лицо. Абсурд? Вот и смешивали водку с растворимым кофе, ставили на столы, будто бы это коньяк, в количестве — хоть залейся. Все друг перед другом притворялись, как и было свойственно нашему обществу последнее столетие, да и сейчас не меньше, если местами не больше. Ну, я таки малость перебрал. Так бы ничего, но кофе! Кофе, разведенное спиртом! Или наоборот, водка усугубленная кофиём. Прикиньте? И лошадиные дозы! И если бы я, простите, сдох, то это было бы моим существенным вкладом в борьбу с алкоголизмом!

Люксембург, кивнула, продолжила свою тему:

— С внуками по телефону общаемся. Я им по-русски, а они мне… Баба, говорят, ком хоум… Англичата…

Тут «баба» нахмурилась, вскинула перед лицом самоучитель английского языка. Видимо, суровость заменяла ей слезу.

Неловкое молчание.

— Ну, ничего, — оптимистично сказала девушка, — скоро ведь встретитесь! Со своими американчиками.

— Да, конечно, — опять ожила Люксембург, открываясь от книги. — Только вот неприятность, сын ведь с американкой-то развелись. Внуки по приговору суда живут то у него, то у нее. По-русски сказать — то там, то сям. Жалко! Всех…

— Эмигранты тоже плачут! — Эйнштейн вздохнул. — Но ведь у мормонов, кажется, нельзя разводиться?

— Можно! — Люксембург махнула рукой. — И даже нужно, если один из супругов завязал с верой. А сын, после того, как гражданство получил, из мормонов ушел. Разочаровался. А мормонка не имеет права жить с неверным. Так что это ее инициатива. Развод, и никаких гвоздей, варианты не обсуждаются, когда на кону вера! — с высокой трагичностью завершила «почти американка».

— Выходит, замормонился, устроился, оформился в американцы, а потом и размормонился за ненадобностью, — пошутил Эйнштейн.

— Так совпало! — отвергла Люксембург злой умысел своего чада. — А насчет того, что плачут, это да! Это еще как! — Она вдруг повеселела, сбросила с ног тапочки, вся взгромоздилась на свою полку, села по-турецки. — Ну, мы, простые люди, ладно. А вот что там делается с теми, кто в России был с претензией на успех и признание, это что-то! Уехал, типа, потому что в России его творчеству нечем было дышать, ага! А за бугром его с распростертыми объятьями ждут не дождутся. Между прочим, я к эмиграции немножко готовилась. Не только вот этот самоучитель чертов мурыжила. Но и морально настраивалась. Читала кое-что про тех, кто уехал. Вот, запомнилось, один поэт убыл еще при Советской власти. Ну, здесь в самиздате печатался. В моем представлении — типа фарцовщика в джинсах, «битлов» слушает, ночью приемник крутит, «голоса» ловит…

— Ловит, контра, фэ-эр-гэ, как пел Высоцкий! — вставил Эйнштейн.

— Ага, точно! — согласилась Люксембург. — Ну, так вот этому непризнанному гению как-то удалось выдавиться в эмиграцию, тоже в Штаты, еще в то время. А реальность оказалось такова, что по вэлферу жил, никому не нужный. Суп без мяса жрал прямо из кастрюли, как пёс, на луну выл, матерился, судьбу проклинал. И так и эдак со своим есенинским творчеством, но американского внимания ноль.

— Мол, у самих добра такого завались! — выдал речитативом Эйнштейн. — Им новую Лолиту подавай или фреш-Кинга с саспенсом!