Датский король

Сон был сумбурный, тяжелый, полный отталкивающих образов. Сначала невесть откуда возник Дольской, в атласном китайском халате, с вышивкой драконами, и в стоптанных домашних туфлях. Он был сильно нетрезв, развязен и груб. Железной хваткой он взял Ксению за руку и, небрежно бросив: «Идем-ка. что покажу!», силой повлек ее за собой через длинную анфиладу комнат, каждая из которых была мрачнее и меньше предыдущей. Комнаты представляли собой то ли будуары, то ли смежные спальни в восточном гареме (Ксения, разумеется, никогда не бывала в гареме, но именно таким он ей представлялся). В каждой из спален Дольского радостно, так, будто смертельно по нему соскучилась, встречала какая-нибудь женщина. Она простирала к гостю руки, а тот, небрежно отмахиваясь, проводил Ксению в следующую комнату, как будто показывал ей диковинный паноптикум. Здесь были представительницы разных сословий, разных слоев общества: блестящие титулованные дамы высшего света, купчихи и попадьи, совсем простые крестьянки, дородные матроны, а по соседству то ли курсистки, то ли гимназистки, почти девочки. Расы, народы, конфессии в этой женской коммуне тоже перемешались: в одной комнате исполняла танец живота гурия мусульманского рая, за ней помещалась белокурая немка, а может быть, шведка, во всяком случае типичная лютеранка, в следующей спальне томилась страстью знойная мулатка, а дальше и вовсе полинезийка, с экзотической орхидеей в волосах, как на картинах модного Гогена. Князь не сказал ни слова ни одной из красоток, просто вел Ксению все дальше и дальше через анфиладу с видом мужчины, которому по праву принадлежит весь этот пышный цветник. У балерины возникла твердая уверенность, что все обитательницы невиданной «оранжереи» — многочисленные жены Дольского. От одной этой мысли ей стало тошно, и все вокруг показалось отвратительным в своем бесстыдстве.

Подтверждая ее мрачное предположение, князь с самодовольной улыбкой заявил: «А ведь я, моя Одиллия, обручен и венчан по правилам всех мировых религий! По католическому и лютеранскому обычаю, и в англиканской церкви, а также по законам Магомета, Будды и прочих восточных верований. Даже самоедский шаман и полинезийский колдун совершали надо мной свадебные обряды. В каждом браке своя прелесть, что-то новое и пикантное… — И захохотал, подмигнув. — Да кто об этом узнает, голуба моя!!!»

Ксении захотелось вырваться и убежать, но князь крепко держал ее за руку. Тут как раз анфилада закончилась, и широким издевательским жестом он пригласил пленницу в последнюю, самую маленькую, лишенную окон комнатку. Стены в ней были совершенно голые, выкрашенные в противный поросячий цвет, а посередине стояла казенная никелированная кровать, отмеченная биркой с цифрой «666». Ксения содрогнулась, увидев число Зверя, и одновременно сообразила, что это также номер комнаты, напомнившей ей неуютный дортуар губернского института благородных девиц, куда ее чуть было не определили в детстве. Это был последний эпизод безобразного сна. Очнувшись, Ксения с облегчением увидела, что находится в театре, в привычной обстановке собственной гримуборной. Большие настенные часы бесстрастно указывали, что прошло ровно четырнадцать минут. «Ну, слава Богу! А этот вздор нужно немедленно забыть — грязь какая… Ничего мне не снилось… Только бы Серафима успела, только бы успела!» Взгляд Ксении упал на туалетный столик — маленький букетик смотрелся нежным бликом на матовой черной поверхности. Это были скромные голубые цветки, полевые васильки. Такие букеты обычно продают крестьянки возле рынков и на торговых площадях. Ксения поднесла букетик к лицу и вдохнула непередаваемый запах.