Датский король

Оказалось, инвалид на исповеди придумал историю, будто он отставной офицер и от басурман пострадал на турецкой границе, на самом же деле никакой он не офицер, а вор со стажем, и подвига никакого не было, совсем наоборот — настоящее кощунство:

— Срок очередной тянул я не первый год — там, в тюрьме, батюшка, такая тоска, что меня с тоски бес и попутал. К нам тогда монахи пришли из местного монастыря, принесли Евангелия, образки святые. Призывали начать новую жизнь, исправиться: «Трезвитесь. говорят, братья, не пейте, табак не курите!» Тут-то меня, непутевого, вдруг охватила злоба на весь мир, фарисейство вокруг, думаю — дурья моя башка! Миссионеры ушли, оставили подарки, а меня блатные уважали, я и предложил: давайте, братва, пустим эти Евангелия на самокрутки, дескать, пускай монахи на макароны не задаются — они обет давали, а нам курево — первая радость, вот всем польза-то и будет от их Божественного Писания! Вы простите, отче, за подробности — покаяться хочу, все как было рассказать. Ну, разобрали книги по страничке, спорить со мной и не думали, кто-то даже карты из обложек навырезал… После того стала у меня правая рука сохнуть, и, как ни лечили, пришлось ампутировать. Врачи сказали, гангрена, но у меня уже тогда мелькнула догадка — это неспроста, расплата это за святотатство, как зачинщику. Потом освободился, угрызения совести по-нашему, по-русски заглушал зельем, с годами смирился с подлостью своей. А недавно деньги в очередной раз в семье вышли, ну я решил: зачем воровать, рисковать лишний раз? Пришел в храм, расписал батюшке, какой я несчастный, мученик за Христа, он поверил, святая душа, сжалился и четвертную мне, подлецу, дал (я даже сделал вид, что оскорбился, а на самом деле просто цену себе набивал). И теперь сюда, наверное, не пришел бы уже, если бы во второй раз Господь не покарал — еще страшнее первого! Лучше бы сердце мне вырвали, жизнь забрали… — Инвалида душили слезы, но он, превозмогая спазм в горле, продолжал рассказывать. — Сын у меня… сын родился без правой ручки, понимаете? Вот ведь горе-то какое, батюшка! Я сам с той поры никудышный кормилец, теперь и дитя мое единокровное — калека. Чего ж дальше ждать, отец честной? Какой еще кары? Каюсь, отче, в кощунстве своем, во лжи и лукавстве, в грешной жизни каюсь, — завяжу, брошу воровать! Пусть меня казнит Господь — недостоин я прощения, только сыночка бы пощадил, не наказывал больше за отцовскую дерзость — ему ж и так суждено до гроба левшой хлеб свой добывать!

Такого горького рассказа батюшка не ожидал: «Устранился от трудной исповеди. Крест пастырский облегчить восхотел, за то и урок мне — только Господу Вседержителю ведомо, где тяжелее, где легче и куда служителя Своего поставить. Утешай теперь калеку, делай, что долг велит, отец Феогност!»

— Веруй и надейся, сын мой: многое простится тебе за то уже, что пришел и сознался в большой лжи, — он старался найти самые нужные слова. — Вижу, что понял, какая страшная плата бывает за всякое святотатство. Тяжко тебе сейчас, горько, а ты посмотри на тех увечных воинов, кто истинно пострадал за Веру Православную, — сколько таких достойно, со смирением сносят увечье свое. Только не возропщи на Господа, крепись духом — Он тебя покарал, Он же смилостивится и наградит — все в Его воле! И когда молишься за семью, за младенца болящего, знай, что я. грешный пастырь Феогност, с тобой вместе молитвы возношу. И святые на небесах предстоят перед Господом с просьбой о них. Да не будет больше несчастий и бед с родными твоими, да почиет на них благодать Божия. Как сына-то назвал?

— Да не крещен еще, батюшка! Собрались только… — ответил инвалид.

— Вот оно что! А ты удивлялся, что страх тебя берет: срочно нужно крестить! Я сам и окрещу, и нареку Пантелеймоном. Вырастет, станет врач, людей будет исцелять и сам укрепится духом и телом. Уразумел теперь?

Однорукий бросился в ноги священнику, обещал исполнять все как он велит, почитать его как духовного отца и вернул в храм двадцать пять целковых.

После инвалида к аналою подошла простоватого вида женщина в ситцевом платке, плюшевом саке и сразу же принялась благодарить за мудрое наставление: из этой сорочьей трескотни можно было заключить, что кто-то из здешних священников благословил ее добавлять святую воду в вино мужу-пропойце, чтобы тот хоть как-то опамятовал, и совет возымел чудесное действие. Отец семейства, токарь, не только совсем бросил пить, но на днях получил первый за весь год выгодный заказ.