Даурия

– Да как же ты меня можешь любить, ежели мне сегодня у всех на виду в глаза наплевали, а я сдачи не дал?

– Не чуди, Никита, не чуди. Никто тебе в глаза не плевал.

– Ну, ежели не в глаза, так в душу наплевали. А это в сто раз обиднее. Понимаешь ты, дура? – И, пересев с кровати на стул, Никита начал торопливо обуваться.

Наталья метнулась к нему, схватила его за руки.

– Отстань лучше, – прикрикнул на нее Никита, – а не то вперед Кехи пришибу.

Но Наталья держала его за руки и все старалась уговорить.

Тогда он оттолкнул ее от себя с такой силой, что она ударилась головой об угол шкафа и упала на пол, потеряв сознание.

Надев сапоги и шинель, Никита сорвал с простенка свою винтовку и выбежал из избы.

От Косых, изрядно подвыпив, компания повалила на Подгорную улицу. Захмелевшие бабы мели подолами дорогу. Толстая, в белой кашемировой шали, казачка пустилась в пляс. За ней важно, как индюк, вышагивал Канашка Махраков, наигрывая на скрипке. А вслед за ними широко рассыпались по улице казаки.

В узком, скользком проулке и повстречался бабам Никита. В руках у него блеснула в свете месяца винтовка. Канашка уронил из рук смычок и, обмирая от страха, залебезил перед ним:

– Никита Гаврилович, друг фарфоровый, заворачивай с нами.

– Вот прикончу кого надо, тогда на поминках и выпью.

Как овцы от волка, шарахнулись от Никиты бабы. Они так переполошились, что разбегались молча. Криком они боялись обратить на себя гнев Никиты.

Из-за угла, прямо на Никиту, споря с фронтовиками, вышли Иннокентий, Платон и другие старики.

– Кустов! – закричал Никита. – Молись Иисусу Христу. Я из тебя сейчас мяса наделаю.

Сверкнул огонь. Выстрел охнул коротко и грозно. И не замерло еще гулкое эхо, как истошно заголосили бабы:

– Ой, ой, родимые!

– Убили-и!

– Караул!..

Крякнул Иннокентий, словно удивленный чем-то, повернулся на одной ноге, как в удалецкой пляске, и опрокинулся навзничь, грабастая руками рыжий снег.

Далеко позади шальная пуля нашла еще одного человека: попал под нее бравый Петрован Тонких. Пуля вошла под левый его сосок, вырвала на спине величиною с блюдце дыру.

Послав в студеное лунное небо раз за разом четыре торопливых выстрела, Никита бросился под бугор к Драгоценке. За ним гнались фронтовики.

Убитых подобрали, тяжко топая сапогами, занесли в дом Кустовых. Растрепанная Анна Васильевна, завыв по-волчьи, грохнулась в обморок на залитый липкой кровью труп мужа. Платон Волокитин сорвал со стены кустовскую берданку, с перекошенным злобой лицом придушенно сказал:

– Чего, старики, смотрите? Бить их надо, давить, как бешеных собак…

Многочисленная родня убитых, хватая шашки, ружья и топоры, кинулась искать Никиту. Его растерзали бы на месте, но он успел скрыться. Прибежав домой, заседлал он коня и, не заходя в избу, не простившись с женой, ускакал из поселка неведомо куда. Наталья, очнувшись и подбежав к окну, увидела, как он выводил коня за ворота. Накинув на плечи шубейку, вылетела она за ограду, заголосила:

– Никита!.. Да Никита же! Куда это ты?

Только звонкий гул карьера донесся ей в ответ. Ломая руки, стояла она у ворот, глядя в ту сторону, где замирал топот Никитиного коня.

– Убежал? – мрачно спросил подоспевший Платон. – Успел, гад, а то бы мало добра было… Да ничего, пускай другие за него ответят. Ты ответишь!.. – рванул он к себе Наталью.

Наталья рухнула на колени, схватилась за щегольские Платоновы сапоги.

– Платон Леонтьевич, голубчик… Я-то тут при чем? Смилуйся…

– Бей, чего смотришь! – крикнули из толпы.

– Не смей трогать бабу! – раздался властный окрик. У ворот круто остановил коня Каргин. В правой руке его мерцал оголенный клинок. Толпа шатнулась, глухо ворча.

– Вы это что, казаки? – спросил Каргин. – Вы с ума посходили? Над бабой издеваться вздумали… Герои, умники! Да отпусти ты ее, Платон, а не то… – Каргин взмахнул над головой клинком.

– Нашел за кого заступаться, – хрипло бросил Платон. Он выпустил Наталью из рук и пошел прочь, опираясь на берданку.

XI

Утром, чуть свет, заметались по поселку конные десятники, сзывая мунгаловцев на сход.

Когда Тимофей Косых и встреченный им по дороге Роман подошли к сборной избе, там уже глухо волновалась большая толпа. У многих были с собой шашки и берданы. Тимофея и других фронтовиков встречали откровенно неприязненные, настороженные глаза. Вновь пришедшие поздоровались, но мало кто ответил на их приветствие. Только сидевший в сторонке на завалинке Семен Забережный радушно поздоровался с Тимофеем. Пожимая ему руку, он покосился на шумевшую больше всех кучку верховских богачей и тихо сказал:

– Наделал Никита шуму. Вы, ребята, того… поберегитесь. Богачи тут шибко народ распалили.

– Ничего, мы не из робкого десятка. Себя в обиду не дадим, – ответил Тимофей, едва приметным движением нащупывая в кармане шинели «смит-вессон».

Роман Улыбин наклонился к нему, шепнул:

– Ты погляди, как за одну ночь посёльщики переменились. Вчера чуть было на руках вас не носили, а нынче рожу на сторону воротят.

– Обойдется, не робей.