Даурия

Большинство фронтовиков сгрудилось возле Тимофея. Только несколько человек из зажиточных, среди которых выделялся гвардеец Максим Лоскутов, демонстративно держались в стороне.

– Эти уже перекрасились, – кивнул на них головой фронтовик Гавриил Мурзин, поправляя на голове папаху.

Сход открыл брат Иннокентия Кустова, Архип, большеротый, с разлапистой бородой старик. Он поднялся на скрипучее крыльцо, грузно оперся на крашенные охрой перила и, оглядев толпу заплаканными глазами, закричал:

– Так вот, господа старики!..

– Теперь господ нет, теперь товарищи! – перебил его Мурзин.

Архип огрызнулся:

– Серый волк с косогора тебе товарищ.

– Погубили двоих людей, да еще в товарищи лезут.

– Он с тобой курей не воровал, чтобы его товарищем звать.

– Хулиганы…

– Уголовщики…

Сход загудел непримиримо, грозно.

– Говори, Архип!.. Просим.

– Так вот, говорю я, собрались мы тут по случаю кровавого дела. За что, спрашивается, казаков порешили? За что их детей сиротами сделали? – Голос Архипа рвался от волнения, он часто и судорожно глотал ртом воздух.

– Надо было Иннокентию на язык повоздержаннее быть, всякими обидными словечками не кидаться. Никита, он газами немецкими травленный, пулями в семи местах меченный, а Кеха его облаял, по-хамски разговаривал с ним, – снова перебил его Мурзин и, обращаясь ко всем, сказал: – Никиту я не одобряю, старики. Нализался он и наделал беды. Только скажу я тут и старорежимцам, которые сейчас на всех на нас орут: никому мы себя оскорблять не позволим. Давайте разговаривать по-людски.

– Ишь ты, чего захотел! – крикнули из толпы богачей. – Убили человека, да еще хотите, чтобы вас за людей считали, по имени-отчеству величали. Туза бы вам на спину да за решетку!

На крыльцо поднялся запыхавшийся Сергей Чепалов, замахал руками:

– Что же это такое получается? Выходит, нас всех таким манером перебить могут. Кого захотят, того и ухлопают. Разве это порядок? Надо нам об этом, старики, свое слово сказать.

– Верно!..

– Замолчи, толстобрюхий!

– Обезоружить фронтовиков надо! – надсажался криком Сергей Ильич. – Нечего им оружием размахивать.

– А головку ихнюю арестовать, – поддержал его зычным басом Платон.

Возбужденные фронтовики, стоявшие возле Тимофея, разом закричали:

– Руки у вас коротки, чтобы нас арестовать!

– Так-то мы вам и дались!

Тимофей прорвался сквозь толпу к крыльцу, легко поднялся на ступеньки:

– Старики, вы сдурели, что ли? Разве мы посёльщиков убивали? Чего же нас всех в это дело путаете?

– Замри!.. Из одной шайки с Никитой. Видать сокола по полету.

– Замолчите же!.. Дайте слово сказать, – разъярился Тимофей и хлопнул рукавицей о перила.

– Не стукай, не испугаешь!

– Никто вас не пугает. С вами хотят по-человечески говорить, а вы рта не даете разинуть. Ревом делу не поможете. С какой стати вы обвиняете в убийстве всех фронтовиков? Вы хорошо знаете, что казаков убил Никита по пьяной лавочке. С Никиты за это и спрос будет.

– Все вы на одну колодку шиты, все большевики!..

– Да, мы с большевиками. Мы на собственном горбу, – Тимофей постукал себя кулаком по затылку, – убедились, что только большевики стоят за нас, за простой народ. Никита назвал себя большевиком, но у него еще нос не дорос, чтобы так прозываться. Большевики его за убийство судить будут. Они никому не позволят самосуд устраивать, никому не дадут хлеборобов пальцем тронуть.

– Пальцем не тронут, а мордой в яму ткнут, знаем, – не удержался Платон.

– Много ты знаешь. Ты вот, Платон, орешь, а ни одного настоящего большевика в глаза не видал. Поменьше языком мели… Тут кое-кто кричал, что нас обезоружить надо. Мы вам заранее говорим – не обезоружите. Дудки! Не вы нам оружие дали, не вы и возьмете его. Оно нам еще пригодится, им мы будем Советскую власть охранять. И Советская власть никому нас не даст в обиду… Мы, дорогие посёльщики, не меньше вашего жалеем, что пролилась напрасно кровь. Приятного здесь нет. И за убийство не нас винить надо, а водку.

Елисея Картина все время подмывало высказаться. Ему хотелось как можно проще и понятнее растолковать казакам, куда поворачивает жизнь, что будет завтра. Еще не такие беды свалятся на поселок, если будут мунгаловцы жить не душа в душу. Громко, громко нужно было кричать об этом. Он ясно видел, что начался непоправимый казачий раскол. Он долго колебался, переступая с ноги на ногу, играя темляком шашки. Наконец решил, что благоразумнее будет молчать. «Убедить никого не сумею, а врагов себе наживу. Чтобы голова на плечах была цела, нечего ее совать куда попало», – решил он.

Долго еще шумел и волновался сход. Только к полуденному обогреву, наоравшись до хрипоты, постановили мунгаловцы просить станичный совдеп прислать комиссию для расследования убийства. Нарочный в станицу был отправлен прямо со схода.

Комиссия приехала в тот же день. Возглавлял ее сам председатель совдепа казак-фронтовик Кушаверов с черной повязкой на левом изуродованном осколком снаряда глазу. Вечером Кушаверов собрал всех фронтовиков в школе. Распахивая отороченный сизой мерлушкой полушубок, он уселся за парту, прокашлялся и обратился к фронтовикам: