Давид Аркин. «Идеолог космополитизма» в архитектуре

Те, кому ведать надлежит, не преминули откликнуться на эти желания. Архитекторы стали снова выявлять старую символику, то в форме упрощенной версии стиля ВОПРА, то в виде богатого классического стиля Ампир (некогда символизировавшего императорскую Россию), то в форме местного провинциального стиля, всегда, однако, с вывернутым наизнанку смыслом. Там, где раньше эти символы представляли либо культуру имперского отпрыска Ренессанса, либо культуру доиндустриального провинциализма, там они представляли теперь «претворяемую в быль сказку». Из приведенных выше выдержек очевидно, что назрело уже время для получения этими стилями полной поддержки надлежаще представленной эстетической теории согласно учению марксизма-ленинизма, со штемпелем официального одобрения «от сего числа».

Ранее было уже сказано, что архитектор с Запада знает по собственному опыту, как совместные усилия впечатлительной (и обычно филистерской) публики, государственного чиновника и коммерческого рекламиста могут создать нечто вроде популярной архитектуры, если разуметь под этим термином не более чем архитектуру, которая в общем нравится публике, или, по крайней мере, относительно которой публика чувствует, что она способна вызвать какой-то отклик, а потому, до некоторой степени приемлема. Однако русские, по-видимому, имеют здесь в виду нечто более глубокое, а именно, искусство самим народом рожденное и для самого народа сотворенное[677]. Чтобы к этому прийти, нужно изменить весь общественно-политический уклад

[678]. С точки зрения западного архитектора для этого прежде всего необходимо ослабление централизации, и даже более того: по его убеждению, необходимым для этого условием является неограниченная свобода развития индивидуальной мысли в искусстве и беспрепятственное осуществление опытов малого масштаба. Однако если такая свобода и несовместима с некоторыми тенденциями в западных демократиях, то она совершенно противоположна господствующим тенденциям современного советского общества.

Таким образом, архитектор в России по положению своему является подрядчиком[679]

некоторых одобренных стилей. Поэтому, хотя он не в состоянии стимулировать архитектуру, по истине рожденной народом, его все же можно правильно считать создателем архитектуры для народа. Он выполняет в самой высокой степени, по-видимому, в силу обстоятельств, ту же функцию, которую на Западе выполняют некоторые архитекторы, а особенно спекулятивные подрядчики-строители. Это говорится совсем не для того, чтобы умалить значение, которые эти люди имеют в деле популяризации и широкого распространения новых форм в искусстве. Однако, когда, как это теперь имеет место в России, вся архитектурная профессия играет

только эту роль, переигрывая одни только вариации на старые, давно уже исчерпывающе использованные темы, то трудно видеть, как при таких условиях может быть избегнуто полное обезжизнение[680] архитектурного стиля. Разумеется, русские опыты в поисках нового стиля не могли бы следовать по тем же путям, что и на Западе, но тот факт, что их нынешняя история должна была бы побудить их идти по иным путям, нисколько не уменьшила бы их ценности. Здесь нужно иметь в виду разницу в обстановке на Западе и в России. На Западе поиски нового народного стиля[681]

совпали с возникновением узора[682] машинного века для предметов ежедневного пользования, и художник-конструктор черпал из них вдохновение либо нарочито-сознательно, либо поддаваясь невольному влечению потому, что самые качества этих предметов — их свежесть, экономия в средствах и то, что они поддаются прогрессивному утончению — сделали их символом современных стремлений. Но русские не были окружены наглядным свидетельством потенциальной машинной эстетики. В то время как производство нашей легкой промышленности развивалось уже полным темпом, и когда уже, например, предметы домашнего употребления, исполненные в новом стиле, приучили к зрительно-эстетической переоценки обыкновенного человека на Западе, Россия концентрировалась на тяжелой индустрии и на капитальном оборудовании.

Во время же войны все было отдано Россией в жертву военному производству, так что начавшееся было незадолго до войны расширение легкой промышленности было совершенно заторможено, задушив потребительский рынок. Имея чисто утилитарный характер, потребительские товары получили неуклюжую форму, облагородить которую настолько, чтобы она послужила основанием новой эстетики, не было никакой возможности. Понятно поэтому, что, когда обстоятельства заставили заняться поисками более стимулирующего оформления, архитектор обратился либо в сторону эклектических произведений домеханизационных времен, либо же в сторону местных мотивов, где сохранилось еще некое подобие органичности, не взирая на анахронизм[683] этих форм.