Давид Лившиц

Жена встречает меня на пороге колючими зрачками. Я бормочу что-то, прячу глаза. Я не люблю носить с собой ключи. Ни от своей квартиры, ни от квартиры детей, - дочери или сына. Они удивляются, когда я звоню в подъезде по домовому телефону, или, если подъезд открыт, тревожу звонок самой квартиры. Спешат к дверям торопливо, – оторвали от дела! Напряжённый голос: «кто там?» Открывают, встречают на пороге неизменно вопросом: Дочь ласково: «Ты без ключей?» Жена – прокурором: «Ты почему не носишь свои ключи?» Я отмалчиваюсь, а если не удаётся отмолчаться, обещаю носить. Жена с утра до вечера у дочки – дежурит по младшему внуку: туда-сюда, туда-сюда, кухня, ванная, балкон, завтрак, игрушки, уборка, обед, душ, сон и прочая, и прочая, и прочая… «Ты опять без ключей?» У меня их несколько связок, - от своей квартиры, от квартиры дочери, от дома сына, который живёт вообще в другом городе. Я обещаю в другой раз не забыть их, но снова «забываю». Почему же я, такой точный во всём прочем, тут являю непробиваемую безответственность? Я задаю, наконец, этот вопрос самому себе и пытаюсь найти ответ. Наверное, мне нравится, нажав на звонок, погрузиться в миг ожидания и услышать в ответ спокойно-знакомое (доброжелательное! - ведь ещё не знают, кто за дверями) – «иду-иду!» или «кто там?», а то и совсем хорошее – шлёпанье по полу босых ног маленького внука и его радостный вопль ирокеза: - Де-да-а-а-а!!! Эти сладкие мгновения ожидания за дверьми! Я про это не рассказываю, не признаюсь… - И всё-таки, почему ты не носишь с собой ключи?… …Вчера я положил ключи в сумку, и теперь сам открываю подъезд и квартиру. 1998 * * * Вообще-то она разговорчивая, моя жена… Она разговаривает, не покладая рук, весь световой день, а также при лампочке, или там при свечах, когда электричества нет... Если не рассказывает чего-то, то беседует с кем-то. Или спрашивает о чём-то. Или отвечает кому-то. А уж когда нет собеседника, то негромко сама с собой что-то обсуждает. А тут вдруг – молчит. Взяла - да молчит. Совсем не слышно её. Убираем мы, значит, с ней контору, - это наша подработка, приработок. Большая контора, метров на триста-четыреста, так что долго убираем, часа три-четыре.… А она всё молчит и молчит. Спросил я что-то у неё, она обратно молчит. Ну, прямо, как в рот воды набрала. Подошёл я к ней полюбопытствовать, в чём дело. И тут вижу, что она, в самом деле, в рот воды набрала. Оказывается, дёсны у неё разболелись, вот она и лечит их водой с содой. С полным ртом воды не очень-то поговоришь… Я вздохнул с облегчением. А то уж подумал, было, не случилось ли чего… 6.05.99 * * * Первая ночь в Беэр-Шеве. На рассвете я разбужен…куриным кукареку. Крик петуха показался мне непривычно громким в утренней тишине большого городка и немного странным: как будто петух не выговаривал букву «р»…С этого началось привыкание ко всему еврейскому. * * * В первом письме в Россию к одному из друзей я написал стишок, кончавшийся словами: Разлука ты, разлука, Чужая сторона, Ни родины, ни друга Евреев – до хрена. * * * Утренние позывные здешней русской радиостанции вызывали отчего-то у него прозрачное чувство безысходности. * * * Впервые оказавшись у Стены Плача и пристроив в щёлочку записку о благоденствии близких, я вдруг подумал, а знает ли Бог русский язык? Алёшка, мой внук, тогда ещё шестиклассник, написал записку (о чём – не сказал) на трех языках, - русском, иврите, английском. Я спросил молодую учительницу в ульпане, где нас учили ивриту, что она думает обо всём этом. Она сказала:

Бог знает все языки.