Давид Лившиц

Человек – матрёшка. Первая оболочка: я – человек. Следующая оболочка я русский. Следующая – я российский человек. Следующая – я дипломат, политик.

Тогда же добавил, помолчав: - Я – мамонт. Кругом бегают молодые лошадки, удивляются: кто это? Должно вымирать. * * *

В колхозе, на уборке картофеля, нас кормили из котла, плюхая уполовником в алюминиевые плошки картофельное же, сдобренное молоком, варево. Это была порция. А хлеб выдавали буханками: нарезайте порции сами. Был 1947 год. Кончилась война. Забрезжили надежды перемен. В эйфории братства я предложил не резать на пайки, а класть удобно нарезанный хлеб в центре группы, есть сообща, хлеба хватало, не то, что в городе, где ещё были карточки. Дня два продержались. А потом забурлило недовольство: некоторым студентам показалось, что кому-то достаётся больше. Вернулись к пайке. И недовольные успокоилось. Остался осадок. И – урок.

* * *

Во время одной командировок – на Ямал - запомнилось много экзотического. Но самая будничное оказалась и самым трогательным. После выступления в одном из посёлков, мы решили возвращаться на базу пешком. Кто-то остался дожидаться машины, а мы двое, я и Олег Поскребышев, известный поэт, член редколлегии нашего журнал, решили двинуться пешком, сочтя 7-8 километров небольшим расстоянием. Шли берегом по укатанному зимнику. Светило солнце, было безветренно и для севера тепло, – минус двадцать-двадцать пять градусов. Вокруг белым-бело, границы суши и ледового пространства не разглядеть, всё под снегом. Мы шли и разговаривали о белой пустыне и снежной дороге, замечая, что мало движения на ней. Впрочем, был выходной, и рабочие вахты с большой земли, менявшиеся дважды в месяц, сидели по домам. Но вот за спиной заурчал мотор, мы посторонились, яркий, выкрашенный в оранжевый цвет, автокран притормозил возле нас, и из кабины высунулась чумазая голова:

Мужики, влезайте!

Спасибо, мы пёхом.

Водитель мотнул, понял, мол, и загромыхал дальше. Мы были растроганы такой заботой. Но потом нам рассказали, что на севере это – обычай. Как неписаный закон – подбирать в пути всякого пешехода. Погода переменчива: вот только что стояло затишье, и через минуту всё меняется, – налетает ветер, пурга. Всё тонет в белой тьме. Мы без приключений вернулись в свой посёлок. Когда показались первые постройки, из-за сугробов скользнула позёмка и стала кружить у ног, словно заждавшийся пёс. К вечеру набрала силу вьюга. Прошло несколько месяцев, и в подборке новых стихов Олега Поскрёбышева я прочёл стихотворение об этом эпизоде, оно было посвящено его случайному тогдашнему попутчику, пишущему эти строки. Постскриптум. Я переписываюсь с интересным хорошим человеком, Евгением Ивановичем Пинаевым. Мы вместе работали в одной редакции. Евгений Иванович в прошлом моряк. Профессиональный художник, писатель, автор интересных книг. Вспомнив о поездке на Ямал, я вдруг надумал в очередном письме попросить, так, на всякий случай, Евгения Ивановича поискать стихи Олега Поскрёбышева, если это не затруднит его. Человек обязательный, Евгений Иванович с помощью Юния Горбунова, сотрудника «Уральского следопыта», выполнил просьбу, и вот передо мной ксерокопия. Привожу стих, он небольшой…

Над белой Обскою губой,

Почти по краю света, Мы тундрой шли от буровой В недальнюю Сабетту; Шли Сами захотев тот путь Ногами перемерить, Чтоб ветра крепкого хлебнуть, Чтоб оглядеть весь берег.

Поразомнёмся в самый раз!

Эгей! Вперёд, мужчины!

Мы шли - и обгоняли насПопутные машины.И помнится –Любой шофёрСквозь куржавину-проседь,Притормозив,Кричал в упор:Не надо ли подбросить?..Ну, спросит,Ну, чего, кажись!Кажись, велико ль дело?!Но становилась краше жизньИ что-то в стужу грело.

* * *