Давние встречи

В черемуховых цветущих кустах поют соловьи (я вспомнил прочитанное о том, как Софья Андреевна, чтобы сохранить яснополянских соловьев, заставила некогда кучера переловить всех кошек и котов, посадить в мешок и незаметно выпустить их на улицах в Туле).

Я не встретил ни единой души. Спал и толстовский дом, который я медленно обошел почти с благоговейным чувством, узнавая знакомые по фотографиям детали. Дом показался скромным. Да и все было скромно и тихо в утренний чистый час в яснополянской спавшей усадьбе. На недвижной листве кустарников и кленов блестела роса. Дорожки вокруг дома посыпаны песком.

На одном из деревьев прибита дощечка с нарисованной стрелкой и краткой надписью: «К могиле». Иду по утоптанной множеством ног тропинке под деревьями, покрытыми недвижной листвою. Полная тишина, безлюдность. Меж стволами берез вижу простую деревянную оградку. За ней могила Толстого.

У могилы, несмотря на ранний час, сидит на скамеечке пожилая женщина с открытой седой головою, очень похожей на белую кору окружающих берез.

Я останавливаюсь, снимаю шайку, присаживаюсь рядом. Могила очень проста и скромна, покрыта дерном, похожа на крестьянские могилки. Внизу, за березами, освещенная солнцем, в дымке утреннего золотистого тумана просвечивает зеленая поляна. Это и есть то самое место, где была закопана «зеленая палочка», о которой рассказывал Толстому его брат.

Знакомлюсь с женщиной, и мы заводим разговор. Она гостит в Ясной Поляне у своей приятельницы, родной племянницы Льва Николаевича, дочери его сестры Марьи Николаевны. Она рассказывает мне о Ясной Поляне, о людях, советует побывать в Кочеках на могилах Волконских и Толстых, где были погребены Софья Андреевна, Татьяна Андреевна и дети Толстых. Во время нашей беседы к могиле подходит высокий седой старик, удивительно похожий на писателя Тургенева. Я догадываюсь, что это старый кучер Толстого, тот самый, который увозил его в злополучную осеннюю ночь. Теперь толстовскому кучеру поручено ухаживать за могилой. В его руках метла и лопата, он неторопливо убирает могилу.

Послушавшись совета новой знакомой, я направился через деревню в село Кочеки. В кустах увидел небольшую церковь, от крыши до самого низу обитую кровельным железом. Церковная ограда и склеп Волконских были разрушены. Уцелели два простых деревянных креста на могилах Софьи Андреевны и Татьяны Андреевны.

Я стал обходить церковное кладбище, внимательно разглядывая старые могилы. В густой траве, в лопухах увидел обломки чугунного креста. Стал складывать эти обломки. Оказалось, что крест этот стоял на могиле Ванюши, последнего сына Толстого. Занимаясь складыванием креста, я заметил, что возле меня стоит девочка в выгоревшем ситцевом платьице. Я спросил у нее, смотрит ли кто-нибудь за могилами. Она ответила, что за могилами смотрит ее мать. «А кто твоя мать?» — спросил я. «Моя мать — жена здешнего священника. Отца моего давно нет, и мы живем вдвоем с матерью». Сложив крест с могилы Ванечки Толстого, я еще раз обошел кладбище и пешком направился в Ясную Поляну, чтобы познакомиться с племянницей Льва Толстого.

В яснополянском доме я увидел женщину с толстовскими зоркими глазами. Она любезно меня приняла. Только ей одной было разрешено жить в яснополянском доме, пользоваться всеми предметами, находившимися в нем, играть на старинном фортепиано.

В кабинете Толстого, небольшой комнате с письменным столом, возле которого стояло старинное кресло (я заметил, что у кресла были подпилены ножки. Это сделал сам Толстой. Он был близорук, но не любил очков и, чтобы не гнуться низко, подпилил ножки у кресла), на стенах висели многочисленные портреты и фотографии. На одной фотографии я увидел незнакомого человека с небольшой бородкой. Я спросил у племянницы Толстого, кто этот человек. Она сказала, что к Льву Николаевичу некогда инкогнито приезжал президент Соединенных Штатов. Это был его портрет. Вернувшись в Америку, он отказался от поста и стал последователем Толстого. Я не стал ее опровергать.

На мягком диване лежала небольшая подушка с вышитой странной надписью: «От ста дур». Эту подушку Толстому подарила его сестра Мария Николаевна, игуменья Шамардинского монастыря, над которой Толстой однажды пошутил, что у нее в монастыре живут сто дур. В ответ на шутку она прислала брату эту подушку. В доме Толстых вообще любили шутить.

Мы обошли все комнаты, побывали в спальне Софьи Андреевны. Наблюдая племянницу Толстого, я удивлялся, с какой быстротой и энергией она двигалась, продолжая что-то вязать, держа в руках вязание. Она рассказала мне, что родилась в Париже и обучали ее во французском католическом монастыре, где французские монахини не позволяли своим воспитанницам оставаться без дела ни одной минуты. Там привыкла она постоянно работать.