Давно, в Цагвери...

— Святые, все вы святые! — непонятно буркнула она и, выпрямившись, с неожиданной властностью повернулась к Важе: — Ну ты, представитель! Веди Миранду в твою милицию! Конец вольной Мирандиной жизни!

Мне показалось, что она вот-вот заплачет. Но она не заплакала, а резко обернулась к стоявшему чуть поодаль братишке:

— А ты… ты, Раф, сейчас же — слышишь? — сейчас же отправляйся в детский дом! И не смей оттуда бегать! Или я тебе больше не сестра! Понял?!

Рафик молча наклонил голову.

Глаза у Миранды подозрительно блеснули — видимо, ей все-таки хотелось заплакать. Однако она взяла себя в руки, повернулась и пошла впереди сопровождавших, странно гордая и вдруг успокоившаяся. За ней, помахивая наганом, зашагал Важа, а за ним и Тигран. И Леон Георгиевич заторопился следом.

— Ты уходишь, Лео? — изумилась Маргарита Кирилловна.

— Ненадолго, Рита! Необходимо дать показания. И сообщить — девочка найдена! Ведь поиски продолжаются… Я скоро!

Мы подходили к подъезду, когда из-под арки ворот выбежала заспанная, растрепанная Амалия.

— А может, я спю?! — завизжала она на всю улицу. — Может, спю?! Уй мэ! Вроде не спю! Нет, не спю! — И с грубоватой нежностью бросилась обнимать Ли.

Я стоял в стороне и прислушивался к тому, как во мне медленно и неодолимо разливается тихое умиротворение и покой: вон она стоит, Ли, живая, невредимая!

Так была раскрыта крупная шайка контрабандистов, вывозившая за границу предметы старины и искусства. Ко всеобщему удивлению, главарем банды оказался добродушнейший и милый кондитер, дядюшка Котэ, а его ближайшими помощниками — его сын Реваз, тот самый Мирандин жених в новеньких желтых ботинках, и пастух, брат Котэ, и еще десятка два проходимцев в Тифлисе, в Батуми и в пограничных с Турцией селениях на побережье Черного моря. Все были сурово осуждены, но Миранду осудили на самый краткий срок: это было ее первое правонарушение, на которое толкнула ее не злая воля, а любовь…