Давно закончилась осада…

В этой непроницаемости мигает на Константиновском форте рубиновый маяк да горят зеленый и красный огоньки на буях, отмечающих проход в бухту среди все еще не поднятых со дна кораблей.

Воздух тихий, с сухими иголочками холода, и все же ощущается в нем чуть заметное шевеление. Дыхание моря. И в этом дыхании запах соленой воды и водорослей, сухой полыни и теплых (все еще теплых, несмотря на зиму!) слоистых каменных берегов.

Коля вдохнул этот запах, и… ка-ак ахнуло! Над головой. Почудилось даже, что мелькнуло в небе отражение желтой вспышки. И подскочила земля! Коля присел на корточки и прижал к ладоням уши. Не от страха, от неожиданности. Испуга-то почти не было. Он сразу понял: это мортира веселого Маркелыча, о котором говорили ребята. Упреждали, что надобно ждать салюта!

А тетушке про то неведомо, вот небось перепугалась!

Коля засмеялся, вскочил и шагнул в пролом забора. На крыльце постучал а шаткую дощатую дверь. Тихо было. Еще раз постучал. Услышал из глубины слабый голосок:

— Та заходьте, не заперто…

Видно, в здешних местах не боялись воров.

В темных сенях светилась щелью внутренняя дверь, Коля потянул ее за край. Саша съеженно сидела на лавке, обняв обтянутые пестрым оборчатым платьем колени. В свете лампы искрились темные глаза и колечки на висках.

— Здравствуй! — как бы с разбега сказал Коля.

— Здрасте… Ой, я так перепугалась…

— Разве я страшный? — храбро усмехнулся он.

— Та я не вас, а пушки…

— Это же Маркелыч, который живет над вашим домом! Он в честь праздника!..

— Я знаю, уже не впервой. А все равно каждый раз такой страх… Как тут люди жили при осаде?

— Попривыкали, вот и жили, — отозвался Коля все с той же храброй ноткой.

Он, когда шел сюда, боялся, что будет смущаться, потому что раньше рядом с девочками всегда ощущал себя нескладным и поглупевшим. Но сейчас орудийный выстрел будто стряхнул с него застенчивость.

— Пойдем к нам чай пить! Тетушка приглашает… Потому что я именинник. Ну, то есть я тоже приглашаю…

— Ой… — Она спустила с лавки ноги и взяла себя за плечи. — Не…

— Да отчего же «не»? Вот смешная! Пойдем… Саша!

Она призналась шепотом:

— Я стесняюся…

Он не стал уговаривать и уламывать, как, наверное, полагалось бы: «Да чего же стесняться? Все будет славно, не бойся». Сказал сурово и прямо:

— Экая беда! Постесняешься и привыкнешь. А у нас зато есть к чаю конфекты с лимонным сахаром. Идем! Нельзя долго упираться, ежели в гости зовут.

— В гости надо платье красивое…

Ну, тут она, кажется, хитрила. Платье и так было нарядное. С ярким рисунком из разноцветных колечек, с тройным рядом кружевных оборок на рукавчиках и широком подоле. Может быть, она тайно ждала приглашения?

Коля совсем расхрабрился:

— Ты и так вся красивая! Пошли! — И взял ее за руку. За тонкое запястье (в котором вдруг проклюнулась теплая жилка). Саша мягко освободила руку. И оба смутились. Потом Коля сказал уже с досадою:

— Право же, непонятно, чего ты боишься? Там же твоя мама…

— Ну… тогда я только чоботы надену… — Она выгребла из-под лавки высокие и широкие ботинки без шнуровки, сунула в них ноги. — Идите к двери, я лампу задую.

Коля вышел на порог. Саша тут же появилась рядом. У лестницы он опять взял ее за руку:

— Здесь такие ступени, можно свернуть голову.

Саша засмеялась тихонько (от губ пошли теплые комочки воздуха):

— Да что вы, я здесь каждый камушек знаю. Это я должна вас держать, давайте… — И стало непонятно, кто кого держит. И так добрались до Колиного дома.

Тё-Таня ждала их, конечно, на крыльце. Снаружи спокойная, а внутри (уж Коля-то знал!) полная тихой паники. Наверняка решила, что мортирный выстрел разнес любимого племянника в клочья.

— Наконец-то! Мы ждем, ждем… А тут еще эта ужасная стрельба!

— Это Маркелыч, верхний сосед! Салют устроил!

— Лизавета Марковна объяснила. Но все равно такой страх…

(«Все девчонки одинаковы, даже взрослые…»)

— Заходите… Сашенька, а ты в одном платье! Такой холод…

— Я привычная…

У порога она скинула чоботы и опять стала тихая, присмиревшая. За столом на тетушкины вопросы отвечала шепотом, чай пила из блюдца, которое держала, отодвинув мизинец. Осторожно дула на горячее, вытянув губы трубочкой. На мочках ушей у нее дрожали похожие на божьих коровок сережки. Облитые желтым сахаром длинные конфекты она брала двумя пальчиками и откусывала мелкие кусочки.

Татьяна Фаддеевна вышла из-за стола и сообщила, что в честь именинника следует сыграть торжественную музыку. Села к расшатанной фисгармонии. Этот старинный инструмент вдова Кондратьева вместе с остальной мебелью оставила в полное распоряжение новых жильцов (а сама, получивши деньги вперед, укатила к дочери в Евпаторию). Кстати, было непонятно, откуда и зачем эта фисгармония у неграмотной и далекой от музицирования вдовы…

Тетушка бодро исполнила марш Преображенского полка, а после него мазурку. «Лишь бы не заставила танцевать… Да ведь Саша все равно не умеет!»

Фисгармония посвистывала мехами, старательно выталкивая органные звуки.

Тетушка откинулась на стуле.

— Конечно, это не фортепьяно… Да настоящий инструмент здесь, верно, и не достать.

Лизавета Марковна подперла пальцем подбородок.