Де Рибас

Рибас откровенно любовался Эммануилом. Они не были похожи. Волевое, но отнюдь не лишенное приятного обаяния лицо господина майора, его стать, в которой угадывалась большая физическая сила – все это Рибас унаследовал от отца. Эммануил, напротив, мягкими чертами лица, хрупкостью юношеской фигуры напоминал мать. Рибас поселил его у себя в корпусе, начал хлопоты по устройству брата в какую-нибудь службу и тут впервые пригодились его масонские связи. Генерал масон Мелиссино, которому замолвили слово о брате масона Рибаса, принял его поручиком в кадетский корпус. Эммануил был в восторге, и брат отвез его на кадетском тарантасе через Тучков мост на соседний Петровский остров, где у реки Ждановки расположились неказистые строения артиллерийского корпуса, а на плацу стояли четыре пушки в красных лафетах. Служба брата началась в роте воспитанников первого возраста.

С приездом брата господин майор ясно осознал: минуло три года! И чем они были заполнены? Составлением бесконечных списков кадет, масонскими бдениями, визитами Екатерины к Бецкому, во время которых воспитанники корпуса представляли французские оперы-комик, посещениями оперного дома, где арапчонок Азор играл африканского вельможу и раздавал особые билеты, по которым доверенных лиц пропускали в покои Екатерины, а там у карточных столов стояли ящики с бриллиантами, каждый в один карат, и при игре в макао, когда выходила девятка, выигравший брал из ящика один бриллиант… Три года пролетели, а вспоминались лишь неудачи, бесконечные дождливые дни, эрмитажные собрания, на которых статс-секретарь Безбородко внимательно прислушивался к беседам, и если кто-то говорил: «На Волге поймали сома, а в нем нашли гусли, ногу в сафьяновом сапоге и коробочку с толчеными французскими мухами от укуса бешеных собак», такого господина вели к императрице, он повторял свою историю, и с него брали десять копеек медью за вранье, деньги опускали в специальную копилку, которой заведовал статс-секретарь. При этом Екатерина говорила:

– Люблю послушать превосходное вранье.

– Тогда пригласите в Эрмитаж первый департамент Сената и будете довольны, – отвечал Безбородко, а государыня смеялась: первый департамент заведывал полицией.

В эти годы Гименей перестал тревожить стариковский сон Бецкого. Настя сумела отдалить от него юную Глафиру, и генерал отвел ее под венец. Она вышла замуж за Алексея Ржевского – человека статского и сочинителя стихов. В эти годы Алеша Бобринский превратился в шестнадцатилетнего замкнутого и скрытного юношу, изучающего военные науки и закон божий, и легко краснеющего на балах под взглядами юных смольнянок. В эти годы неаполитанец де Рибас одолел крепость под названием русский язык и узнал весь Петербург. Но заглядывая себе в душу, он находил беспокойство и неудовлетворение.

Начало 1779 года не предвещало никаких перемен. Потемкин дал маскарадец в Аничковом дворце, где галерею обставил тропическими растениями и ароматными цветами «разных родов в чрезвычайном множестве», а на обеденном столе поставил «монумент в достопамятство города Херсона, воздвигнутого великой Екатериной».

В марте случилось неожиданное. Разыскивая свой экипаж возле оперного дома, Рибас был остановлен женщиной, которая отворила дверцу наемной кареты и сказала по-итальянски:

– Прошу вас о помощи.

– Всегда к вашим услугам.

Лицо женщины скрывала полумаска.

– Мне сейчас нужно ехать на маскарад, – сказала женщина, волнуясь. – Не могли бы вы поехать со мной?

Что и говорить – через секунду майор был в карете.

– Хочу спросить лишь об одном, чтобы отправиться с вами хоть на край света, – сказал он галантно. – На ваш маскарад можно пройти без костюма?

– О да, – она вдруг рассмеялась в круглую меховую муфту. Рибас удивился. Ехали молча. Затем женщина сказала:

– Не волнуйтесь. Мой край света совсем недалеко.

Карета остановилась, кавалер помог женщине выйти и увидел, что они остановились у дома Чичерина, возле овощной лавки итальянца Бертолотти. Женщина вошла внутрь и Рибас поспешил следом. Остро запахло пряностями и кофе. Лавка оказалась переоборудованной в кондитерскую. А из кухни вышел Руджеро – хозяин ливорнского «Тосканского лавра»! Женщина сняла полумаску, рассмеялась и растерянный кавалер узнал Сильвану.

– Черт возьми, где я?! – воскликнул господин майор.

– Подай гостю стул, – сказал Руджеро сестре. – Сеньора не держат ноги.

– «Тосканский лавр» переехал в Петербург?

– Я купил у Бертолотти его лавку, – ответил Руджеро. – Открыл кондитерскую. А название «Болонья» оставил.

Нечего и говорить, что Рибас засиделся здесь до полуночи. Тунцы и тосканское вино были великолепны, общество Сильваны неожиданно и приятно, только болтовня Руджеро о ливорнских новостях наводила на раздумья. По его словам, он выгодно продал свое заведение в Ливорно, на купеческом судне с солеными лимонами прибыл в Петербург, где и основал свое дело. Рибас не сомневался, что кто-то ссудил его необходимыми средствами, но воспоминания и тосканское с легкостью рассеяли тени подозрений. В полночь Сильвана вышла вместе с ним, он остановил ямщика.