Дед Фишка [издание 2-е]

— Феклуша, мужичок твой жив-здоров. Наказывал весь свинец, какой он из городу привёз, в баню под полки положить. Завтра ночью он за ним наведается. Домой-то не обещал. Если, нычить, желаешь повидаться — подожди у бани. Это я уж от себя тебе говорю. Знаю, что тоскуешь, не чужой… Ну, будь здорова. Да о деле не забудь.

— Что ты, дед Фишка! С утра всё соберу, — сказала Фёкла, довольная тем, что старик принёс ей весточку от мужа.

Выполнив все поручения партизан, дед Фишка направился к своему дому. Вдруг неподалёку послышались голоса.

«Не патруль ли?» — пронеслось в уме старика. Встречаться с солдатами у него не было никакого желания.

«Надо утекать», — подумал он и, перескочив через забор, притаился.

Мимо прошли двое. Дед Фишка узнал гундосый голос Демьяна Штычкова.

— Мы их выкурим из буераков, выкурим! — говорил Демьян громко.

Дед Фишка понял, что речь идёт о партизанах, и подумал:

«Выкурим, выкурим»! Руки у тебя, гундосый, коротки!»

Голоса затихли вдали. Дед Фишка выбрался на дорогу и торопливо зашагал к дому. Но не прошёл и десяти шагов, как перед ним возникла тень человека. Дед Фишка хотел было скрыться, но было уже поздно.

— Кто это? — послышался встревоженный голос.

— А, кум Андрей… Это я! — сразу повеселев, сказал дед Фишка.

— Данилыч?.. А я со сходки иду.

— Ну-ну, расскажи, кум. Об чём там, кум, судили-рядили?! — с живостью спросил дед Фишка.

— Эх, кум, совсем мужику край пришёл! — с сердцем сказал Андрей Горшков. — В солдаты вот на старости лет угадал.

— Что ты говоришь, кум? Как так? — изумился дед Фишка.

— Да так. Всех мужиков под ружьё берут. Сам этот Ерунда, ни дна ему ни покрышки, по бумаге приказ вычитывал.

Они ещё поговорили несколько минут о сходе и наказах Филиппа, сына Андрея, скрывшегося от мобилизации в партизанский отряд Матвея Строгова, и разошлись.

Утром деду Фишке надо было отправляться в лес готовить дрова.

Выйдя за село, он увидел мужиков, выстроенных на широкой поляне. Солдаты суетились возле них, кричали и ругались, обучая ружейным приёмам.

Бабы и ребятишки сгрудились в одну кучу и глядели на всё происходящее, печальные и молчаливые.

Дед Фишка подошёл к толпе, посмотрел на мучения, с какими мужики осваивали солдатские мудрости, и повернул обратно.

Всё, что происходило в селе — за последние сутки, очень озадачивало его. В самом деле, зачем понадобилось штабс-капитану Ерунде учить стариков военному делу? Ясно было, что белый атаман что-то замышлял. Но что же? Обеспокоенный этим, дед Фишка тихонько брёл огородами и пустырями, не зная, на что решиться: бежать ли к Матвею или сначала попытаться всё доподлинно разузнать? В одном из огородов, возле невзрачной, закопчённой бани, толпились бабы. Они стояли плотной кучкой и тревожно о чём-то разговаривали.

«Знать, слушок какой-нибудь появился. Зря бабы собираться не будут», — подумал дед Фишка и, сунув в карман шаровар кисет, направился к ним.

— Доброе утро, сударушки! — крикнул старик.

Бабы повернулись на его голос, и Зотиха, до неузнаваемости постаревшая за последние дни, воскликнула:

— Да тебя, дед Фишка, видно, сам бог к нам посылает! Только-только разговор о тебе был.

— А как же! Бог и шепнул мне: сходи, дескать, к бабам.

Но шутка не получилась. Зотиха подняла на него мученические глаза, не высохшие ещё от слёз, и с болью в голосе сказала:

— Беда, дед Фишка! Сгубят они наших мужиков в буераках. Ни один не уйдёт!

Дед Фишка смотрел на Зотиху с недоумением.

— Слух, вишь, Данилыч, прошёл, — заговорила Дубровчиха своим низким голосом, — будто не зря мужиков ружью-то учат. Говорят, вот-вот погонят их солдаты наших беглых мужиков бить. Вот они какие дела-то, Данилыч. Стоим и горюем. Надо бы мужикам весточку подать, да куда мы годны: ни троп, ни дорог к ним не знаем.

— А слух-то от верного человека? — нетерпеливо спросил дед Фишка.

— Куда уж вернее, Данилыч! — воскликнула Дубровчиха. — Солдат, вишь, один проболтался, из тех, что у Поярковых на постое. Выпили они вчера с Емельяном, захмелели, он возьми и скажи: «Эх, хозяин, хозяин, не завидую тебе!» — да и выложил всё от чистого сердца.

Дубровчиха умолкла, и все бабы смотрели теперь на деда Фишку, словно он мог успокоить их надорванное тревогой сердце и помочь в беде.

Слух был правдоподобен. Теперь становились понятными и слова Демьяна Штычкова, бахвалившегося тёмной ночью: «Мы их выкурим из буераков, выкурим!» Надо было что-то делать — и как можно скорее.

— Они всё, бабочки, могут. И резню сотворить могут, — заговорил тревожно дед Фишка, но в тот же миг спохватился, понимая, что говорить бабам такие слова не следует. И тогда он выпрямился, приосанился и сказал: — Ну вот что, бабочки: горевать пока нечего. Идите по домам и о мужиках не кручиньтесь. Препоручите их мне, а я уж как-нибудь о них позабочусь…

Лица у баб просветлели, и они заговорили все сразу. Дед Фишка предупреждающе поднял руку:

— Тише, бабочки, тише! Этак Ерунда о нашем уговоре вперёд мужиков будет знать.