Дед Пихто

—    Не знаю. Были дела, наверное, — Калачов отворачивается. — Как там Михалыч? Снял свою «Кудель»?

—    Давно уж. Он сейчас рекламные ролики печёт. Дима Монькин ему сценарии пишет. Знаешь Монькина?

—    Да. Молодец, в гору пошел. А Власов?

—    А Власов — что? Он сам — гора, ему никуда ходить не надо.

—    Как там Лейбниц? Трудится?

—    Лейбниц женился.

—    Да ты что! А-ха-ха-ха. — Калачов смеётся через силу. — «Куриный бог», я же говорил.

Калачов вынимает сигарету, закуривает. Петя замечает, что он курит, как Власов — глядя в небо.

—    Короче, дядя, — Петя Денежкин вскакивает, он замёрз. — Надо новый сценарий писать. Я деньги выбил, почти, будем развивать неигровое кино, это такая ниша — Клондайк! Целина, ёлы-папы! Давай, соглашайся.

Денежкин с каждым восклицанием легонько пинает сапог Калачова — тот медленно отодвигает ногу.

—    На что я тебе, Петя. Монькина вон запряги.

—    Какого еще Монькина?! Это же не реклама! Тут жизнь надо знать, любить её, суку, несмотря ни на что.

—    Да уж, насчёт этого... Чего другого... Живу, знаешь, как в татарском плену, Петя, — вырывается у Калачова.

—    Опять ты... Какой там плен. Нет никакого плена — есть рамки жанра.

—    Оно конешно.

—    Ну вот и смени ракурс — нет плена, есть условия игры: сочинить гениальный рассказ, и чтоб все слова — на букву «о». Или «ё». Причем, сидя в яме с подрезанными пятками. Или — сценарий.

—    Да, хм. Это —для нас, для титанов.

—    Все так живут, не ты один. Все без пяток и на букву «ё». Без денег фильмы снимаем: то, что мы тратим, — это не деньги.

-Да?

—    А ты как думал. С деньгами снять всякий дурак сумеет. А ты вот без денег... Нет, тебе-то мы как раз заплатим, ты не сомневайся! Я уже договорился—для тебя деньги будут.

—    Да? Хм. Деньги — это хорошо. Деньги — это актуально. Хм. Хм. Только ты же без сценариста прекрасно обходишься. А, Петя? Зачем тратиться?

—    Да, прекрасно, всё прекрасно. Слишком прекрасно

— элемент безобразия нужен.

—    То есть —я?!

—    Ты, ты, — Денежкин ржёт.

—    Э... — Калачов немеет в восхищении от Петиного нахальства. Потом подхватывает с иронией: — А, ну это

— да! Это сильно! Когда приступать?

—    Немедленно. Скажи, как тебя найти, ты где сейчас? Живёшь, в смысле?

—    Не знаю. Через Валентину можно. Через Людку. Через Лопушана — я у него часто бываю...

—    Ладно, пока.

—    Пока.

Они расходятся.

Через пятнадцать шагов Калачов оборачивается и кричит:

—    Петя! Я подарю тебе этот стул! Раскрашу и подарю! Когда у тебя день рождения?

Петя Денежкин машет рукой и бежит к трамваю. Он лёгок и прыгуч, интересно — успеет ли на трамвай? Успевает.

ДРУГОЙ ГЕРОЙ

Кинопроба

Лето. Город. Поздний вечер.

Петя перепрыгивает лужу и берется за ручку двери.

Смена кадра: полумрак подъезда. Качаясь, вплывает в кадр серый дверной проём, на его фоне робко, ощупью движется растопыренная фигура молодого человека в черной обвислой майке и джинсах, поднимается по лестнице, трогая ногой каждую ступеньку. Это кинорежиссёр Петя Денежкин.

Экономно дыша, он отсчитывает нужную квартиру, нашаривает кнопку звонка, нажимает несколько раз — безрезультатно, звонок не работает. Петя стучит — сперва по фанере, потом по обвязке двери. Молчание. Петя шёпотом матюкается и толкает препятствие — вваливается в такое же тёмное помещение и буквально грудью налетает на плывущую ему навстречу ослепительную свечу.

Лругои wpoii

—    О, — отдергивает огонёк женщина, и её сразу становится видно: красивая женщина зрелых лет. Она свободной рукой запахивается, ощипывается, подтыкает волосы. — Петя? Заходи. Не пугайся... Да не снимай, не снимай! Проходи. У нас видишь что — у нас свет отключили. И в подъезде — да? — темно. Ну, как всегда. А у нас денег нет, год не платили, они пришли — меня не было, а Рубахину все до фени...

—До лампочки! — уточняет голос из комнаты. — Кто там?

—    Петя пришёл, Денежкин.

—    Ооо! Режиссёры Натальины двери ломают. Режиссёры двери ломают, антрепренёры через каминную трубу лезут, фотографы за обоями шуршат...

—    Сволочь ты, Рубахин, — обрубает Наталья. — Садись, Петя, я сейчас.

—    Да ничего, ничего, я вообще-то вон — к Боре... — церемонится Петя, но допускает какую-то ошибку. Лицо хозяйки каменеет. Метнулись тени, грохнула дверь, шваркнулся на плиту чайник — раздосадованная женщина удалилась на кухню. Вместе со свечой. Снова потёмки.

Петя Денежкин идёт вдоль стенки на Борин голос. Они там вдвоём зажигают огарок в банке — отчаянно белеют крошки на столе и скомканные бумажки, всё остальное делается еще мрачнее.

—    Ты всё испортил, — заявляет Боря Рубахин, падая обратно куда-то в темноту — предположительно, на диван. — Я не знаю, с каким делом ты пришёл, но считай, оно уже проиграно. Ты должен был явиться с кинокамерой, пожужжать маленько перед Натой, пообещать ей рекламу, ангажемент, гонорары — а потом уже спрашивать, дома ли её муж.

—    Ах ты чёрт, — огорчается Петя. — А можно я задним числом пожужжу, и без кинокамеры? Всё равно у вас света нет.