Действительно ли была та гора?

На следующий день мне действительно не хотелось идти на работу, и причиной тому были мысли о семье. Я не знала, когда они вернутся, переживала из-за этого и с трудом привела себя в порядок. Я знала, что зарабатывать деньги трудно, но мне хотелось показать, что я тоже что-то делаю. Разве наша семья не обретала уверенность в завтрашнем дне, лишь глядя на то, как дядя брал чжиге?

Даже издали было видно, что вывеска с названием «Кондитерский магазин „Сестры“» исчезла. Из витрины пропали пончики, а вместо них были выставлены дорогие материалы для изготовления печатей, которыми хвастался мастер. Он, как и раньше, отгородил часть жилого помещения старым занавесом и поставил на прежнее место изрезанный письменный стол, накрытый покрывалом из перкали. Когда я зашла, мастер с видом очень занятого человека, вырезал деревянную печать. Он специально усердствовал передо мной. Сестра Чон Гынсуг во внутреннем дворе собирала в узлы пшеничную муку, масло, сахар, котел, тарелки, стеклянные стаканы. У меня задрожали губы, я не могла говорить. Она одними глазами сказала, чтобы я молчала. Вещей, которые она вынесла из дома, было так много, что нам, очевидно, предстояло сделать несколько ходок, чтобы их унести. Для меня эти вещи были жалким остатком нашего капитала, я не могла поднять головы. Мужчина, вырезавший печать, словно желая уколоть нас, сказал:

— Вы что, думали, что любой сможет держать кафе? Даже если глаза засыпаны шелухой от гороха, человек должен знать свое место. Я не смог разглядеть вас — моя вина, да, конечно, моя вина. Как вы только решились, не зная, как все устроено, не просто заняться каким-нибудь бизнесом, а открыть кафе? Вам, студентка, нельзя заниматься торговлей.

Глаза у меня стали горячими от слез, но не от обиды на то, что он обругал меня. Я почувствовала, как слово «студентка», услышанное впервые за долгое время, внезапно вызвало в груди прилив чего-то до боли горячего. Помогая сестре собирать вещи, очень ясно понимая, что она потеряла больше всех нас, и по моей вине, я ничего не могла сказать в свое оправдание. Изготовитель печатей благодаря нам избавился от грязного магазина, поэтому перед ним я не чувствовала себя виноватой.

Сестра сказала, что мы начнем переносить вещи, начиная со стола от швейной машинки. От него остались лишь крышка, ножки, педаль и колесо, сделанные из железа, он был не таким уж тяжелым. Стол можно было бы катить, но нам хотелось перенести его как можно быстрее, избежав чужого внимания, поэтому, схватив его с обеих сторон, мы буквально побежали. Пот катился по лицу, словно шел дождь. Стоял чжунбок[72], и казалось, что от жары мог расплавиться чугун.

3

Вечером того дня, когда нам пришлось закрыть кондитерский магазин «Сестры», из Чхонана вернулась моя семья. Если бы они приехали хотя бы на день раньше, я вряд ли сказала бы те опрометчивые слова. Впрочем, когда я вернулась домой, у меня не осталось сил даже на то, чтобы показать им, как я ждала их все это время. Уставшие и грязные, в темноте мои родные выглядели словно черные тени. Они стояли во дворе с ничего не выражающими лицами, никто не проронил ни слова. Я тоже молчала. У меня даже не хватило смелости спросить о том, что беспокоило меня больше всего: выздоровел ли брат, как его приняли «там», был ли он доволен, что исполнили его желание? Глядя на брата, я никак не могла догадаться о состоянии его здоровья. С таким же успехом я могла смотреть на бесцветную тень. Но, увидев, что исчезла швейная машинка «Зингер», я поняла, что «там» дела тоже обстояли не очень хорошо.

Как и члены семьи, я почти не говорила и не двигалась. Разумеется, я что-то ела, но оттого, что я ела, не замечая вкуса, мне казалось, что я не притрагивалась к пище. Хотя мы и решили проблему с едой, жизнь была тяжелая. Меня покинули все чувства, не было даже ощущения, что я жива. Все, что от меня осталось, — тень. Вся семья находилась в таком состоянии. Я уже не могу вспомнить, как долго нищета, болезни и проблемы безраздельно владели людьми, но в конце концов они сделали нас тенями с пустыми лицами. Мне казалось, что наконец-то настало время спокойствия.

Стояла глубокая ночь, когда без часов невозможно было определить время. Мать с братом жили в одной комнате, а мне вместе с олькхе пришлось занять другую — изменение, которое произошло после возвращения семьи из Чхонана. Я не задумывалась, почему олькхе захотела спать со мной. С возвращением семьи бабушка переехала к дяде, и олькхе могла вернуться в свою комнату, но она оставила ее пустовать, сказав, что будет спать рядом со мной.