Дэйви

Она родилась в Вэрманте, к югу от спокойного оазиса в дикой местности, где мы остановились на зимние квартиры в том году. Холмистый городок, где она родилась, назывался Лэмой, располагался возле леваннонской границы. Позже, когда мы путешествовали через эту часть страны, мы избегали поворота на Лэмой, хотя это был процветающий город, и мы могли бы там хорошо подзаработать. Мадам Лора не имела ничего против него, но она полностью порвала с детством очень давно и не имела ни малейшего желания вновь посетить места, связанные с прошлым. Она была дочерью школьного учителя; я едва смог сдержать изумление, когда узнал, что в Вэрманте — хотя святая мэрканская церковь, несомненно, держит школы под контролем — не все учителя обязательно являются священниками. Отец мадам Лоры был светский человек, ученый и мечтатель, который неофициально дал ей образование, выходящее за пределы того, чему ему позволялось учить других детей в школе: он разделял сектантскую теорию, что женщине не обязательно надо было становиться в ее жизни монахиней, чтобы ей дозволено было учить — странная мысль, за которую его могли выгнать из школы и выставить у позорного столба. Под мрачное настроение мадам Лора иногда говорила, что он оказался удачливым, потому что умер довольно молодым. В таком настроении она также иногда чувствовала, что знания и воодушевление, полученные от него, просто сделали ее непригодной для любого мира, кроме существовавшего только в его уме.

Я не всегда понимал в дни, когда упорно стремился найти свой путь в области знаний, которыми мадам Лора делилась со мной, как полностью она передавала эти знания — ну, какой ребенок когда-либо осознает побудительные мотивы для неблагодарного учительского труда или, к тому же, ценность самого обучения? Могу сказать, что ребенок с такой большой интуицией, наверно, был бы чем-то вроде монстра. Но теперь, когда Ники отметила свой двадцать девятый день рождения, а мой уже прошел, мне кажется, я, действительно, начинаю понимать мадам Лору и методику ее обучения — теперь, когда мы так сильно озабочены ребенком, которого вынашивает Ники, так полны мыслей о его будущем и так неуверены, какое представление о мире будет побуждать этого ребенка к исследованиям.

* * *

Сейчас на острове Неонархеос конец апреля. В последнее время я писал только время от времени, часто неохотно, сердитый на принуждение, которое может быть движущей силой для благоразумно-понятливого человека, направленной и на то, чтобы взять в руки перо, и на то, чтобы отбросить его в сторону — ах, кто, кроме мечтательного шарлатана, когда-либо писал книгу? Вероятно, вы заметили, как изменился мой метод рассказывания историй, пока только о прошлых событиях. Это произошло частично потому, что в душе я испуган и расстроен — Ники чувствует себя нехорошо.

Она настаивает, что ее дневные и ночные боли и недомогания всецело естественны для седьмого месяца беременности. Она твердит, что опасности этого полного достоинств состояния сильно преувеличены — она еще никогда не пренебрегала из-за этого мужем. Ребенок живет и двигается, мы знаем; часто она хочет, чтобы я пощупал, как «он» лягается.

Но имеется еще одна подлинная причина, почему я пишу о моем пребывании с бродячими комедиантами таким, может вам показаться, более торопливым стилем — я не рассказываю никаких подробных историй, а только упоминаю о том, что лучше всего помню. Извиняться я не склонен. Ваша собственная самая большая ошибка — это просто противоположность поспешности: имею в виду вашу боязливую капризную неопределенность, ваше смущение, потому что я совсем не в состоянии заставить вас передумать, если вы существуете; вам следует преодолеть это самостоятельно, если вы обладаете такой способностью. Никаких извинений с моей стороны — лишь умеренное приложение усилий для небольшого объяснения.