Дэйви

Внутри частокола какой-то мужчина прекрасным тенором пел под мандолину «Ласточку на трубе», приближаясь по боковой улочке. Люди в Скоаре напевали ее с тех пор, как группа бродячих комедиантов познакомила их с ней несколько лет назад. Песня побудила меня думать об Эммии и отвлечься от моих забот.

Ласточка на трубе,

Гей-гой-гой-я-я!

Ласточка на трубе,

Салли на колене у меня.

Ласточка, высоко лети,

Салли, не кричи!

Покрутись, покрутись и со мной ложись.

Вечер был теплый, напоенный ароматом дикого гиацинта, поэтому я все еще мог слышать, как этот человек откашливался и отплевывался, после того, как портил взятую им высокую ноту; чего можно ожидать от тенора, если у него больше дерзости, чем обучения. Мне это нравилось.

Нельзя жить, думая, что ты — умственный мутант.

Ласточка на трубе,

Гей-гой-гой-я-я!

Ласточка на трубе,

Салли спрыгнула с меня…

Платье сброшено уже,

Салли, не противься мне!

Покрутись, покрутись и со мной ложись.

Певец, очевидно, был сменным часовым, так как теперь я слышал церемонию смены караула. Сначала прежний часовой крикнул новому, чтобы он, черт побери, прекратил корчить из себя блудливого кота и быстрее шевелился. Затем последовал торжественный лязг оружия и оживленная беседа о музыке, о точности городских часов; что, как всегда, сказал капрал, куда бы он мог податься, и предположение, что новый музыкальный часовой предпримет что-то для своего сексуального самообеспечения — я полагаю, это невозможно — на что певец ответил, что он не считает себя сделанным наподобие сигнального рожка. Я прокрался к подножью частокола, ожидая окончания церемонии. Наконец новый часовой потопал по улице в свой первый обход — без мандолины, ведь ему пришлось нести копье.

Ласточка на трубе,

Гей-гой-гой-я-я!

Ласточка на трубе,

Салли кричит «Ой-я»!

Схвачу тебя за попочку,

Сладкую перепелочку!

Покрутись, покрутись и со мной спать ложись.

Укус паука затруднял взбираться на частокол, но я перелез, не повредив ношу в моем мешке. По улице Курин я прокрался к «Быку и оружию». Окно Эммии было освещено, хотя еще не подошло время, когда она ложилась спать. Я добрался до конюшни — неужели, черт возьми, она была там и выполняла работу вместо меня? Она закончила поить мулов и повернулась, приложив палец к губам.

— Пусть думают, что я в моей комнате. Я сказала, что видела тебя на работе, и они поверили моему слову. Клянусь, Дэйви, в последний раз покрываю тебя. Стыдись!

— Вам не следовало этого делать, мисс Эммия. Я…

— «Не следовало делать», — а я старалась спасти твою задницу от порки! Убегаешь, господин независимый?

Я изогнулся и положил мешок на пол; рубашка вздернулась и она увидела замазанный укус.

— Дэйви, милый, что с тобой? — И вот она подходит в пылком порыве, совсем уже не сердитая. — О, милый, у тебя еще и лихорадка!

— Паук-крестовик.

— Какое глупое, безумное желание идти туда, где эти ужасные твари; если бы ты был достаточно маленьким, чтобы тебя можно было перевернуть у меня на коленях, я задала бы тебе такую порку, что ты запомнил бы ее навсегда. — Она продолжала в таком же духе, ласково браня, что означало только доброту и женскую любовь покомандовать.

Когда она остановилась передохнуть, я сказал:

— Я не бездельничал, мисс Эммия… думал, что сегодня у меня выходной. — Прикосновение ее мягких рук, хлопотавших возле рубашки и укушенного места, возбудило меня, так что я задавал себе вопрос, скроет ли моя набедренная повязка доказательство этого.

— Теперь поднимайся к себе, Дэйви, ты никогда не задумывался, что не следует делать ничего подобного, ты ведь обманываешь меня и всех, это — предупреждение святых, но я не скажу: я покрываю тебя, но если еще хоть раз обдуришь меня, я никогда больше не сделаю этого, тебе еще повезло, что сегодня пятница и твоего отсутствия не заметили, и, во всяком случае… — В этом была вся Эммия: если ты хотел сказать что-либо сам, тебе приходилось дожидаться паузы, когда она переведет дух, и действовать быстро, чтобы противостоять мощному потоку слов, который не может остановиться, потому что должен добежать до подножья горы, а он все льется и льет. — Сейчас же отправляйся прямо в постель, а я принесу тебе припарку из мятных листьев на это место, мама говорит, что это самое лучшее средство в мире от любого укуса, я хочу сказать, укуса насекомого, конечно, змея — другое дело, для этого ты должен получить дозу снадобья и нюхательный камень^[40], но, во всяком случае… о, фу, что ты налепил на него? — Ответа она не ожидала. — Теперь бери свой фонарь, мне он не нужен, и прямо в постель, не стой там, шаря вокруг себя.

— Хорошо, — согласился я и попытался поднять мешок, чтобы она не заметила, но она могла быть говорливой и, тем не менее, наблюдательной.

— Боже милостивый, что у тебя там?

— Ничего.

— Он говорит «ничего», а оно выпирает из мешка, большое, как дом… Дэйви, послушай, если ты что-то украл, чего ты не должен был делать, я не могу покрыть тебя, это грех…