Дэйви

— Здесь ничего такого нет! — закричал я. — Вы должны знать все, мисс Эммия, это большой кусок дерева, который я нашел, чтобы вырезать для вас кое-что на ваши именины, если уж вы должны знать о всем, черт возьми, если вы…

— О, Дэйви, милый малыш! — Она снова схватила меня, ее лицо залило румянцем. Я едва успел отвести мешок в сторону от нашего соприкосновения, прежде чем она поцеловала меня.

Никто не целовал меня после Кэрон. Конечно, «милый малыш» не значит то же самое, что просто «милый». Но Эммия держала меня в объятиях, прижалась ко мне, благоухающая и теплая, — господи, я даже не знал, что соски у девушки могли становиться такими твердыми, чтобы ощущать их через одежду! Но я почувствовал себя неважно: ослабел и испугался, желудок затрепетал, место укуса паука заныло.

— О, Дэйви, я так бранила тебя, а тебе плохо от укуса, полученного оттого, что ты сделал кое-что для меня… О, Дэйви, я чувствую себя неловко.

Я бросил мешок и сжал ее в объятиях, ощущая эластичное мягкое тело. Она широко раскрыла глаза от удивления, как будто подобная мысль никогда не приходила ей в голову по отношению ко мне, — вплоть до того, как она вдруг почувствовала, что мои руки стали смелее прикасаться к ее талии и бедрам^[41].

— Не надо, Дэйви! — Мои руки немедленно расслабились и она преодолела растерянность. — Теперь марш в кровать, как тебе сказано, а я принесу припарку, как только смогу ускользнуть обратно.

Я с трудом взобрался на чердак, с памятью о ее прикосновении, запечатленном в моем теле, добрался до своего тюфяка, не уронив фонарь, и спрятал мешок в сено. Сбросив набедренную повязку, остался в рубашке — меня знобило. Под одеялом, слабый и дрожащий, я наблюдал за быстрой сменой фантастических фигур в темноте вокруг чердачных стропил, высоко над лужицей света, излучаемой фонарем. Я чувствовал вонь протухшего тюленьего жира от фонаря, аромат сухого сена, запах пота и навоза от лошадей и мулов внизу. Мне хотелось набраться смелости, показать кому-то золотой горн и рассказать о моем приключении. Кому, кроме Эммии? В это время она была моим единственным другом.

Каста крепостных слуг — жалкое сословие в Мохе, затиснутое между верхами и низами. Рабы ненавидели нас, ведь нам жилось немного лучше, причем пожизненные рабы не так сильно, как краткосрочные — те, по-видимому, считали, что не слишком отличаются от нас: они находились в рабстве по причине осуждения за незначительное преступление, а мы были слугами вследствие случайного рождения или злой судьбы. Свободные люди презирали нас, смотрели на нас свысока — хотя не получали настоящего удовлетворения, такого, как от ощущения их превосходства над рабами. Эммия могла иметь большие неприятности, проявляя нежность ко мне в присутствии кого-либо третьего; я никогда не ожидал от нее этого, и то, что она поступила так наедине со мной, все еще оставалось загадкой и в тот вечер, несмотря на овладевшие мной роскошные мечты, основанные на этом факте: мне просто еще не пришло в голову (за пределами мечтаний), что во мне было что-то, привлекавшее женщин.

Конечно, я слыхал весь набор пословиц: «Все крепостные слуги подворовывают понемногу», «Им пальца в рот не клади!», «Крепостная может быть хорошей девкой, но помни о плетке!» — и так далее, вся эта извечная вздорная болтовня, необходимая людям, чтобы укрепить их тщеславие и избежать риска честно взглянуть на себя самого. Таким же образом люди говорят: «От рабов всегда несет». И никогда не задаются вопросом: «Кто дает им тазик помыться или время для этого?»

В Мохе услышишь, что ни одному кэтскильцу нельзя доверять даже пасти свиней. Коникатцы скажут тебе, что каждый второй в Ломеде не честен на руку, а остальные — жалкие трусы. В Нуине говорят: «Лишь трое торговцев из Пенна обманут леваннонца, двое леваннонцев обведут вокруг пальца вэрмантца, а двое вэрмантцев запросто надуют дьявола». И так далее, и так далее, о всех недостатках твоего соседа, пока через некоторое время, может через миллион лет человеческая раса не выберется из грязи.

В школе я услышал объяснения священников-учителей, что расовый предрассудок является одним из грехов, поэтому бог и разрушил Древний Мир и вынудил людей пережить Годы Смятения, чтобы возникла только одна раса с признаками всех предыдущих, и бог в моих глазах вырос на несколько отметин. Хотя в душе моей более взрослый парень, еще не готовый к тому, что он вырос на целую голову, пробормотал что было бы приятнее и проще — раз уж бог собирался возложить на себя столько забот, почему бы ему не сделать моих современников порядочными и добрыми и в других также отношениях?