Декамерон 1914

Пока что я стал снова аккуратно перевязывать коробку, не переставая прислушиваться, не идет ли кто по коридору, при этом на дверь позади себя, ведущую в туалетную комнату, не обращал внимания, ибо не ждал с той стороны никакой опасности…

Напрасно! Ведь учил, учил меня Савелий Игнатьевич, что наибольшая опасность — она всегда прячется сзади…

В доказательство этого, я вдруг сзади получил сильный удар по голове, мир рассыпался на осколки и тут же померк…

Вечер первый

Пети-жё.

Рай с сюрпризами

Из беспамятства меня вырвал женский голос, звеневший в коридоре:

— Господа, господа! Прошу всех спуститься в залу! Тут возникла великолепная идея! Господа!..

С трудом я из каких-то околупков восстановил в памяти то, что со мной произошло, лишь затем с превеликим трудом открыл глаза, но было совсем темно, только из-под двери пробивалась полоска света. Как это ни странно, рука моя почти сразу ухватила шнурок электрического выключателя.

Когда зажегся свет, я с удивлением обнаружил, что лежу на кровати в собственном нумере, стало быть, кто-то перетащил меня сюда и даже, уложив, заботливо снял с меня пиджак и штиблеты. Я взглянул на часы. Время приближалось к одиннадцати вечера, значит, я находился в беспамятстве не менее семи часов. Голова гудела страшно. На затылке я нащупал основательную шишку.

Тут раздался стук в мою дверь, и теперь я узнал голос госпожи Евгеньевой:

— Петр Аристархович, ну спускайтесь же, спускайтесь вниз! Ей-богу, не пожалеете!..

…………………………………………………………………<…> на нетвердых ногах спустившись по лестнице в гостиную. Здесь уже собрались все остальные постояльцы, присутствовала и хозяйка пансионата, княгиня Ахвледиани.

— Петр Аристархович, наконец-то! — воскликнула госпожа Евгеньева (декольте ее вечернего платья было много глубже, чем то, что я видел утром). — Теперь, когда все наконец в сборе…

— А я звала вас и на five o'clock, и на ужин, — сказала мне княгиня Ахвледиани, — но отчего-то вы не отзывались.

— Да, да, устал, признаться, с дороги, — пробормотал я.

Госпожа Евгеньева нетерпеливо продолжала свое:

— Послушайте, что мы тут с княгиней и с Оленькой Дробышевской придумали, чтобы нам всем не околеть от скуки, пока нас там раскапывают! Предлагается принять участие в забавной игре… Как вы, Ольга Михайловна, это назвали?

— Пети жё[9], — подсказала госпожа Дробышевская.

— Да, да, именно так!

— Это что же, — поморщился профессор Финикуиди, — каждому всякие гадости про себя рассказывать, как, помнится, в романе у господина Достоевского?

— Ах, ну зачем же непременно гадости?! Просто забавные истории из своей жизни. Только, ради Бога, не про покойников и не про пальцы всякие оторванные, — игриво погрозила Евгеньева генералу.

— Скорее — как в «Декамероне» у Боккаччо, — вставила Дробышевская.

— Как же-с! Читали. — Генерал хмыкнул в усы. — Дьявола в ад, и все такое… М-да, презабавная, презабавная книженция.

Евгеньева снова погрозила ему пальчиком:

— Ну-ну, ваше превосходительство, уж не до такой, конечно, степени, как в той новелле про дьявола. Но главное вы уловили верно: в каждой истории непременно должна быть l'amour, обязательно l’amour, без этого история не принимается. Всякий вечер собираемся в этой зале, и тот, кому выпадет фант, рассказывает свою историю, непременно из собственной жизни!..

— И как же прикажете вот так вот разоблачаться, когда тут и дамы, и вон даже — почти что дитя? — он кивнул в сторону юной Ми.

— Я не дитя! — вскинулась та. — Поверьте, я уже многое видела в этой жизни.

Прозвучало настолько забавно, что мало кто смог удержаться от улыбки.

— Вот видите, никто из дам не возражает, — сказала княгиня Ахвледиани.

— И потом, — добавила Дробышевская, — мы все в скором времени (надеюсь) отсюда разъедемся и мало вероятности, что когда-либо еще в жизни пересечемся. Мне кажется, это может способствовать большей раскованности.

— Хм, пожалуй что… — согласился с ней господин Васюков. — Только сразу так и не сообразишь, что рассказывать…

— Зачем же сразу? Тот, кому выпадет фант, получит сутки на размышления. Амалия Фридриховна, нужен какой-нибудь картуз.

— Да-да… Абдуллайка! — позвала княгиня. — Неси сюда свой картуз.

— А я пока, позвольте, приготовлю фанты, — сказала Евгеньева.

Она отошла к окну и принялась разрезать маникюрными ножничками лист бумаги на квадратики.

Я вглядывался в лица присутствующих в зале. Кто-то из них не столь давно саданул меня чем-то увесистым по голове; кроме того, этот «кто-то» знал, что я учинил обыск в чужом нумере, и я пытался угадать, кто же это из собравшихся тут…

Нет, понять это было решительно невозможно!..

И еще я думал: зачем господину Кокандову понадобилась «адская машина», кто он вообще такой?..

Кокандов стоял с невозмутимым видом — по крайней мере, едва ли он знал об учиненном мною обыске.

И снова чудилось, что змея где-то рядом притаенно шуршит…

— Ну вот, все готово, — сказала Евгеньева, насыпая свернутые фанты в Абдуллайкин картуз. — Прошу, господа, тяните по очереди!

Первым, позадержав дыхание, вытащил фант Петров.