Декамерон 1914

— Извольте… Тогда-то в городе и прозвали ее Клеопатрой. Но полиция не предпринимала никаких мер, она, полиция, самоубийствами не шибко интересуется, да и дело это нынче не редкое, даже — увы! — в какой-то мере модное.

— Бедная Россия! Как в Римской империи накануне ее гибели, — вставил генерал Белозерцев.

— Примерно так, — согласился Васюков. — А тут надобно сказать, что как раз в это самое время жизнь моя вдруг начала катиться под откос. Впрочем, тут мне винить некого, кроме как самого себя. Я начал прикладываться к рюмке; дальше — больше; в конце концов, превратился в натурального пьяницу. Жена меня покинула, со службы вышвырнули, сбережения мои вскоре иссякли, никакого просвета в жизни я уже для себя не видел, и она, жизнь, стала мне как-то совершенно не мила. Наверно, я и сам бы наложил на себя руки, но тут услыхал про Клеопатру и подумал: коли так, то не лучше ли сделать это как бы в приложение к страстной любви…

Короче говоря, познакомился я с нею в театре, где, как я знал, она со всеми своими гм… прежними… знакомилась. Получилось это непринужденно, легко, в общем, уже в тот же вечер я был у нее в доме. И вышло все у нас с нею тоже как-то сразу…

Ах, смогу ли передать все наслаждение, которое она мне доставила! Да про такое я в своей прежней тусклой жизни и не слыхал!

— Позвольте, но это и есть самое интересное! — не преминула воскликнуть госпожа Евгеньева.

— Нет, нет, это, право, было бы уж слишком! Тем более, что тут присутствует дитя… — Он взглянул на Ми.

— Еще раз повторите, — проговорила прелестная Ми, — и я вас… я вас пристрелю.

— Право, больше не буду!.. О, эти ночи, эти незабываемые ночи!.. Мы такое дозволяли друг другу, словно оба начисто были лишены стыда, чтó, в сущности, объяснимо: какой может быть стыд на пороге смерти, близость которой мы оба предчувствовали… То есть моей смерти, разумеется…

Ну а потеряв всяческий стыд… Нет, нет, не могу, уж сами себе додумывайте, господа!

— Хоть скажите, — взмолилась Евгеньева, — хороша ли она была собою.

— Как вам сказать… Не слишком молода… — Он взглянул на княгиню Ахвледиани, даму также не первой юности, и, чуть стушевавшись, добавил: — Но выглядела она великолепно… Впрочем, тут я не могу быть слишком объективен… Но в самые сладостные минуты мне она казалась просто богиней!

Таких безумных «египетских» ночей было у нас ровно семь, и каждую из них невозможно забыть! Всякий раз она придумывала все новые и новые изыски любви! Да какие!

Однако на пороге последней, седьмой ночи она сказала: «Вы же понимаете, Жан… — (так она называла меня), — вы же понимаете, что такое не может длиться вечно?» Я подтвердил: «Увы — о да, моя повелительница».

«Но не задумывались ли вы, Жан, о том, что вечность — в наших руках? Вы понимаете?»

«Не вполне».

«Все очень просто, Жан… Смерть — вот оно, вступление в вечность. Если по истечении этой ночи мы оба покинем сей мир, то и ночь эта последует вместе с нами туда, в Вечность».

С этими словами она скинула с себя пеньюар, и я смог только прошептать: «О да! Конечно же! Да!..»

Эта ночь была самой восхитительной из всех наших ночей! Моя Клеопатра позволяла делать с собой все, чего я прежде не мог представить себе даже в самых смелых, в самых необузданных фантазиях!

Ночь закончилась. Мы оба были совершенно обессилены…

Утром же она сказала:

«Что ж, теперь нам осталось лишь проследовать в Вечность, не так ли, Жан?»

«Да, теперь — в Вечность…» — без колебаний согласился я, хотя по тому, что знал о предыдущих смертях, я был уверен, что в Вечность проследовать суждено лишь одному из нас, и не менее твердо знал, кому из нас именно.

Мы оба написали предсмертные записки: прошу, де, никого не винить, и так далее, после чего она наполнила два бокала красным вином, затем насыпала в оба какой-то порошок и сказала:

«Мы выпьем это одновременно, чтобы не разлучаться ни на миг».

«Да, чтобы — ни на миг!» — Я потянулся к своему бокалу.

«Постойте, Жан, — остановила она меня. — Туда, в Вечность, мы должны вступить в чистоте. Ступайте сперва в ванную, а я потом, вслед за вами».

…Зеркало — вот что стало причиной дальнейшего!

Уже проходя в ванную комнату, я вдруг бросил взгляд на зеркало, висевшее в коридоре, и увидел, что она у меня за спиною накапывает в мой бокал какие-то капли из флакона. Единственно только в мой. После чего она поспешно убрала свой флакончик. Только тут, как мне показалось, я понял суть происходивших прежде трагедий. Вероятно, порошок был совершено безвреден, а вот капли…

Что ж, это вполне входило в мои… Если можно так сказать о намерении уйти из жизни — в мои планы…

Когда я вернулся, удалилась она, оставив меня одного. Признаюсь, у меня на миг проскользнула шальная мысль: а что если взять да и поменять местами бокалы?..

Разумеется, ничего подобного я делать не стал, ибо планы мои были совершенно иные…

Наконец она вернулась, и мы подняли бокалы.

«Прощайте, Жан, — сказала она. — Прощайте… и — до скорой встречи там».

«До встречи, моя богиня…» — с этими словами я, уже всецело готовый к этой самой Вечности, залпом осушил свой бокал…