Декамерон 1914

Господин Васюков с сидел за столом, откинувшись в кресле, на его лице застыло такое же мученическое выражение, как и на лице у покойного Сипяги. На столе стояла початая бутылка красного вина и бокал, почти целиком опорожненный. Кроме того, на столе почему-то лежала большая лупа, хотя сей господин явно ни в малейшей степени не страдал близорукостью. И еще я отметил, что на белой скатерти имеется влажное пятно, но явно не от вина. «Откуда бы здесь вода?» — подумал я, но эта несущественная, как мне казалось тогда, подробность, увы, тут же умелькнула до поры до времени, за что Савелий Игнатьевич Лежебоко наверняка меня бы уж никак не похвалил..

Я потрогал лоб Васюкова (он был совсем холодный) и резюмировал:

— Да, мертв. Судя по остыванию тела — уже давно, с вечера, должно быть.

Повисшую тишину нарушил инженер Шумский, от которого уже с утра изрядно пахло коньяком:

— Однако ж… он давеча говорил, что пить совсем бросил, а он, оказывается…

— Нет, — сказал я (ибо ничего таить, как мне казалось, уже не имело смысла), — пить бросил не он, а его давешний персонаж — действительный господин Васюков.

— Не понимаю… Вы сказали — «действительный», «персонаж»? — спросила княгиня Ахвледиани (она единственная тут сохраняла выдержку, как капитан корабля, которому так и должно себя вести даже в самых критических ситуациях). — Кто же он, в таком случае, на самом? Коль уж сказали, то извольте, милостивый государь, объяснить.

— Да, да, сударыня. В действительности он — господин Ряжский, коллежский советник[22]

, чиновник по особым поручениям Департамента полиции Министерства внутренних дел.

— И вы это знали? — спросила княгиня.

Я предпочел промолчать, не желая признаваться в учиненном мною обыске, в ходе которого я обнаружил его документы, зашитые под подкладкой пиджака. (Добавлю, что о господине Ряжском я слыхивал и прежде. То был один из самых подающих надежды чиновников министерства, раскрывший множество весьма загадочных преступлений и оттого возлетевший в столь молодые годы в столь высокие для полиции чины.)

Sancta simplicitate[23] госпожа Евгеньева воскликнула разочарованно:

— Так он всю ту историю выдумал, выходит?!

— Не совсем, — ответил я. — Все те события, о которых он поведал, действительно, имели место года три тому назад, и их участником, действительно, был некий мелкий чиновник по фамилии Васюков… Его, кстати… или некстати… давно уже нет в живых.

— Он тогда таки отравился? — спросил Петров.

— Нет, нет, все было в точности так, как господин Ряжский давеча рассказывал. Но потом он все-таки застрелился. После той истории — месяца два спустя.

— Однако — что этот господин… как вы сказали, господин Ряжский, — что он, в таком случае, делал здесь? — спросила хозяйка пансионата.

— Не могу знать. Впрочем, и у чиновников Министерства внутренних дел тоже вполне могут случаться желудочные заболевания.

— Но смерть наступила хотя бы по естественным причинам?

— Также пока сказать вам не могу, княгиня. Но если судить по выражению лица покойного… — Я предпочел недоговорить.

— Змея!.. — воскликнула Евгеньева.

Все, озираясь по сторонам, как-то невольно сбились в кучу.

— Или яд… — проговорил Петров. — Этот ваш чертов арс… аркс…

— Арсеникум, — подсказал Финикуиди. — Нет, не думаю: в этом случае смерть выглядела бы иначе. Впрочем, если это не арсеникум…

— Сможете разобраться, профессор? — спросил я.

— Гм… право… — задумался он. — Затем обратился к Дуне: — Принесите-ка, голубушка, в мой нумер ацетум коммунис… то есть уксус обыкновенный, и хлорид натрия… то бишь поваренную соль. Ну и натуральный спирт, если таковой имеется.

— Да, да, где-то и спирт был! Все имеется, господин профессор!

— Отлично! А спиртовку я уж как-нибудь сам изготовлю. — Он повернулся ко мне: — В таком случае, ничего невозможного нет, — и потянулся к бокалу.

— Нет, нет! — поспешил я его остановить. — Берите через платок.

— Вы тут, никак, собираетесь провести сеанс модной нынче дактилоскопии (в которую я, право, не до конца верю)? — спросил он.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал я.

Профессор взял бокал, как я и просил, через носовой платок, однако уходить не спешил, видимо, любопытствуя, что будет сказано дальше.

Генерал Белозерцев проговорил:

— Кабы эта чертовка… я имею в виду эту Клеопатру, эту «черную вдовушку»… кабы она не померла, то я бы заподозрил, что тут именно ее проделки.

— Но она, к счастью, окочурилась, — произнесла наша enfant terrible[24] Ми.

— Однако, — вставила Дробышевская, — я чувствую, я, право, что ее злой дух витает в этой комнате.

Шумский отозвался:

— Ну, дух — духом, а плоть — плотью. Во плоти ее, по счастью, все-таки уже нет.

— Тут должен вас разочаровать, — сказал я, — ибо сия Клеопатра, а в действительности — вдова, госпожа Синицына… Ибо она по сей день скорее всего благополучно жива…

Мои слова вызвали всеобщее оцепенение. Наконец госпожа Евгеньева воскликнула:

— Как же так?! Выходит, тогда она не выпила никакого яда?! Выходит, этот… этот господин Ряжский и тут солгал?!