Декамерон шпионов. Записки сладострастника

…Новая радость: подписание советско-турецкого культурного соглашения, в том числе и о поездках в Турцию классика советской литературы и театра. Посол двинулся в Министерство культуры. Там за круглым столом в гостиной восседали заместитель министра Растегин, говоривший искренне и долго (всегда так!), переводчица Оксана — умеренная полнота, большие влажные глаза, выдающиеся бюст и зад, изобилие волос, ниспадавших на первое и даже чуть-чуть на второе, она сжигала посла горячими бедром и дыханием. Тут и Римма Ивановская (супруг уже вылетел в Стамбул), которая мысленно набрасывала доносик об аморальном поведении переводчицы. Затем — скромный фуршет, старания Оксаны не прошли даром, и посол вызвался покатать ее по столице и доставить домой, что и сделал. По дороге заскочили в «Националь», там джигит блеснул мошной и порадовал спутницу модными коктейлями. Однако переборщил, Оксана вначале истерически хохотала, хватая посла за руки, но разом стихла и запросилась домой, что было радостно воспринято как приглашение на счастье. Но в машине совсем сдала, впала в транс — такого и в страшном сне не увидать. Отвратительная, пьяная баба. Он высадил Оксану у ее подъезда и тут же умчался подальше от ласк.

— Вот засранка! — вопил Колосков в квартире этажом выше Оксаны, где уже была установлена техника для съемки. — Просто какой-то рок невезения! И все пьянство! Не страна, а корабль алкашей! Понятно, что Марат набрался — он вообще не просыхает, но эта… Ведь закончила Институт востоковедения… аспирантуру, елки-палки!

Опасаясь очередного всплеска гнева Беседина, Дмитрий представил все дело в спокойных тонах: мол, посол торопился по делам службы, не успевал и потому вынужден был отказаться от тесного общения с агентессой.

И прошел бы у него этот номер без всякого труда, если бы не горячая восточная душа, которая полыхала и искала выход из тупика, бесновалась и толкала на подвиги. Отделавшись от Оксаны, распаленный посол приказал водителю держать путь к престижному и широко известному Дому на набережной, что рядом с кинотеатром «Ударник». Римма Ивановская уже завершила агентурное донесение о вызывающем поведении переводчицы Оксаны, несовместимом с моральным обликом советского человека, и размышляла, каким образом донести его до органов: лично или через супруга.

Томительный звонок отвлек от мыслей, и без всякого макияжа и в домашнем халате она задумчиво открыла дверь, думая, что это дура министерша, у которой вечно кончались спички. Окаменела, словно перед шаровой молнией. Посол улыбался, мышиный хвостик усов антрацитом чернел над белоснежными зубами. Далее шокирующий темп, от которого уважаемая актриса, хорошо побегавшая в молодости, уже отвыкла: ухватил в охапку твердыми, как ятаган, руками, сорвал халат, покрыл неистовыми поцелуями и поволок в спальню, где все и свершилось, причем быстро и без всякого согласия, до неприличия бездуховно.

Хотя… хотя это было хорошо, Римма увлеклась, правда, мешала мысль: как же так? Нет, нет, не в муже дело! Не в морали! Совсем в другом — в санкции! Ее не было, ведь даже и намека на ЭТО от Беседина она не слышала. Но гнать было неудобно — так ведь можно и подорвать нерушимую советско-турецкую дружбу. Неожиданно Кемаль безмолвно натянул штаны, поцеловал ей руку и улетел так же стремительно, как и появился. Что делать? Наверняка все просматривали и прослушивали! Дом ведь этот особенный, всегда под оком… Что делать? Она набрала заветный номер, который хранила в памяти как самое святое.

— Григорий Петрович, здравствуйте! Это Ивановская! — волновалась, задыхалась. — Только что у меня был турецкий посол, — замолчала, ожидая расплаты.

— Ну и что? — Беседин готовил бумагу в ЦК, и все эти бабьи причитания только раздражали.

— Муж в командировке в Стамбуле… посол был очень возбужден… вы понимаете?

— Не понимаю, — сухо бросил Григорий Петрович, не обладавший ни ассоциативным мышлением, ни артистическим чувством подтекста.

— Как вам сказать… — размазывала кашу по тарелке Ивановская. — Ну, в общем, вы должны понять, как мужчина…

Это уже было яснее солнца.

— Что вы хотите? — подавился он от смеха.

— Я просто хотела проинформировать… — Римма сидела красная и распаренная, словно выскочила из бани.

— Я занят, извините, — и положил трубку, больше не мог сдерживаться, ну и говно же у нас люди!

Он презирал агентов, работавших из-за страха, он бы их всех пришил, если бы партия приказала, именно из-за них у органов столько лишней работы: и на соседа по квартире настучат лишь потому, что он лишний час проводит на толчке, приплетут ему любовь к Би-би-си, и начальнику пришьют роман с секретаршей, черт знает что!

Тут же связался с Коршуновым.

— Так почему же сорвалась встреча с Оксаной?

— Разве Колосков вам не докладывал? — юлил волк. — Все шло прекрасно, но он был занят и после ресторана уехал по делам.

— И вы знаете, какие у него дела? — подбираясь мягкими лапками, так нежно, что Коршунов сразу понял: ничего хорошего ожидать не следует.

— Нет. Наружку мы за ним не ставили… чтобы не спугнуть.