Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков

Грум оповещал криком прохожих об опасности столкновения с быстро движущимся экипажем, ведь никаких правил уличного движения еще не существовало, и каждый ездил как хотел. Один из мемуаристов свидетельствует: «…все, что было аристократия или претендовало на аристократию, ездило в каретах и колясках… с форейтором. Для хорошего тона, или, как теперь говорят, для шика, требовалось, чтобы форейтор был, сколь можно, маленький мальчик; притом, чтобы обладал одною, насколько можно, высокою нотою голоса… Ноту эту, со звуком и… обозначающим сокращенное «поди», он должен был издавать без умолку и тянуть как можно долее, например, от Адмиралтейства до Казанского моста. Между мальчиками-форейторами завязалось благородное соревнование, кто кого перекричит…» Сопровождал такой мальчик и Онегина («…в санки он садится. «Пади, пади!» – раздался крик…»).

Летом, в хорошую погоду, предпринимали прогулку по Невскому проспекту. Тогда главная улица столицы (до 1820 года) была засажена посередине чахлыми липками и представляла собой аналог Тверского бульвара в Москве. До полудня здесь прогуливались дети со своими гувернерами и гувернантками. Около 2 часов юное поколение сменяется «нежными их родителями, идущими под руку со своими пестрыми, разноцветными, слабонервными подругами. <…> Все, что вы ни встретите на Невском проспекте, все исполнено приличия: мужчины в длинных сюртуках, с заложенными в карманы руками, дамы в розовых, белых и бледно-голубых рединготах [19] и шляпках. Вы здесь встретите бакенбарды единственные, пропущенные с необыкновенным и изумительным искусством под галстук, бакенбарды бархатные, атласные, черные как соболь или уголь…» (Н. Гоголь. «Невский проспект»).

За прогулкой приходит время обеда, которое возвещает звон карманных часов. Часы работы знаменитого французского мастера А. – Л. Брегета имели специальный механизм, позволяющий при нажатии головки обозначать звоном текущий час – прообраз современного будильника; при этом часы можно было и не вынимать из жилетного кармана, где они находились.

Не только правила хорошего тона, но и выгода побуждали молодого человека без семьи обедать вне дома. Держать повара для одного было дорого, куда удобнее было обедать у знакомых (как правило, к обеду в знатном семействе сходилось немало приглашенных или просто явившихся с визитом; правда, такой обычай более характерен для Москвы – в Петербурге к обеду приглашали только близких друзей). Те же, кто хотел обедать в своей молодежной компании, отправлялись в ресторацию. Ресторанов в Петербурге было не так уж много: Талон, Доменик, Донон, Дюме… В трактире, где готовили, может быть, и не хуже, но подавали в основном русские блюда, молодому щеголю было неудобно появляться – не то меню, не та обстановка, разношерстная публика.

Пушкин перечисляет все составные онегинского обеда. «Ростбиф окровавленный» – это снова дань английскому стилю: кусок говядины, поджаренный не до конца, так, что проступает кровь. На русском столе подобные изыски отсутствовали. Вино кометы – шампанское урожая 1811 года, который был ознаменован появлением на европейском небосклоне кометы и обильным урожаем винограда в Шампани. Шампанское этого года выделки снабжалось изображением кометы на пробке и высоко ценилось знатоками. Трюфли (трюфели) – грибы с подземными клубневидными мясистыми плодами, лучшими считались трюфели из Франции. Их и вкушает наш герой. «Роскошью юных лет» трюфели названы потому, что они являются тяжелой пищей и людьми в возрасте усваиваются плохо. Следующий элемент разворачивающегося перед читателем натюрморта – «Страсбурга пирог нетленный». На самом деле это не пирог, а паштет из гусиной печенки. Нетленным же он назван потому, что такой паштет транспортировался в консервированном виде (консервы были изобретены совсем недавно и слыли модной новинкой). «Живой» лимбургский сыр – сыр из Бельгии, очень мягкий, острый и пахучий; при разрезании он растекается – отсюда и «живой». Ананас и в наши дни не является продуктом повседневного употребления, а уж в пушкинскую эпоху, когда колониальные товары доставлялись из-за морей, и вовсе был экзотическим и дорогим лакомством. Таким образом, изысканные яства, которые вкушал Онегин у Талона, уже характеризуют его как денди самого высокого полета.

В театре и на балу

Сразу же после обеда Онегин отправляется в театр. Спектакли тогда начинались около шести вечера. По Станиславскому, «театр начинается с вешалки». Современники Пушкина этого изречения не поняли бы. Тогда гардероб если и существовал, то был маленьким и плохоньким, и большинство публики им не пользовалось. И эта деталь отмечена в «Евгении Онегине»: «Еще усталые лакеи на шубах у подъезда спят». Приехавшие в каретах зрители раздевались в вестибюле и оставляли слуг с верхним платьем ожидать окончания спектакля. Чтобы кучера зимой не замерзли, рядом с театром в морозные дни разжигали в большом железном баке костер.