Дела земные

Я подошел к сури и остановился. Каждый был занят своим делом, на меня даже никто не взглянул. Была в разгаре аския — состязание острословов. То и дело над чайханой взлетали взрывы смеха. Я постоял молча и вернулся к маме. Она меня не отругала. Мы снова двинулись в путь.

Когда мы поравнялись с молодой женщиной, у которой в ушах звенели большущие серьги, мама решила еще раз попытать счастья:

— Эй, милая…

— Не понимаю, — сказала женщина по-таджикски и, пожав плечами, проследовала дальше.

Наконец мама тоже устала. Присела на большой плоский камень у обочины и развязала узелок. Вынула из него ржаную лепешку, которую испекла вчера. Разломила пополам, и мы поели. Меня опять начала мучить жажда.

— Воды, мама, — захныкал я.

— Погоди, сынок, потерпи немного, — успокаивала меня мама. — Найдем, сейчас найдем.

Лепешка прибавила нам сил, и мы пошли дальше.

— Ой, что же это такое, мы, кажется, опять вышли к Бешагачу.

Гляжу, и в самом деле — Бешагач! Стало быть, мы сделали круг и опять вернулись туда, откуда начали путь. На прибазарной площади было полно народу. Нарядные девушки, парни… В тени дерева стоял мужчина на костылях. Перед ним — старая табуретка, а на ней корзина с обаки.

Он кричал, зазывая покупателей, во всю глотку, так что на тонкой шее выступали жилы:

— Покупайте обаки, половина сахар, половина мед!

Я тут же забыл о жажде.

— Купите мне обаки, — взмолился я.

Мама с минутку поколебалась, потом взяла меня за руку и повела, за собой:

— Пошли.

Я сунул в рот нарезанные в форме бантика конфеты, изготовленные из муки и сахара, и принялся с наслаждением сосать. Конфеты были мягкие, очень сладкие и напоминали жевательную смолку.

— Вы не здешний, амаки?[46] — спросила мама у продавца сладостей.

Тот оперся на костыль, вынул из кармана папироску и несколько подозрительно поглядел на маму:

— А что?

— Да вот разыскиваем Башорхон. Муж у нее проводник. Когда в Ашхабаде было землетрясение, он больных оттуда на поезде привез. Они на Укчи живут, перед мостом.

— А номер какой? — спросил продавец, прикуривая папиросу.

— А вот этого я и не спросила, — мама с виноватым видом опустила глаза.

— Ой, ну и странная же вы, сестра! — прямо-таки гаркнул калека. — Помните притчу о Насреддине? Когда у него пропал ишак, он, бегал по базару, держа в одной руке верблюжью колючку, а в другой кизяк, и спрашивал, не видел ли кто такого, кто ест вот это, а облегчается этим. Вот и у вас так же получилось.

Стоявшие вокруг зеваки захохотали. Мама, покраснела и отвернулась.

— Говорят, язык до Мекки доведет, как-нибудь найдем, — сказала мать обиженно.

И мы опять зашагали по той улице, по обеим сторонам которой текли мутные ручьи. Я с трудом передвигал ноги, но попросить мать передохнуть не решался. Я чувствовал, что слова калеки обидели маму. Мы снова перешли мост с шатающимися перилами.

Мама остановила какую-то женщину с сумкой, шедшую нам навстречу.

— Сестричка, милая, хочу спросить у вас. Похоже, вы здешняя.

У женщины в руках сумка, несмотря на праздник, на ней поношенное шелковое платье. Из этого, наверное, мама и заключила, что она здешняя.

Женщина, видимо, куда-то спешила, она недовольно повела бровями, дескать, «говорите побыстрее».

— Не знаете ли вы случайно Башорхон? — в который раз повторила мама свой вопрос. — Когда в Ашхабаде…

— А зачем она вам? — перебила ее женщина.

Мама пристально посмотрела ей в глаза, и, вероятно, в сердце ее затеплилась надежда, голос ее стал более уверенным.

— Очень нужна. С самого утра ее разыскиваю.

Женщина не сводила с мамы внимательного взгляда.

— Вы… Вы кто ей будете? — голос ее отчего-то задрожал.

— Мать я ей, милая, мать!

Сумка выпала из рук женщины.

— Мамочка! — воскликнула она. — Мамочка! Да вы ли это? — Она бросилась обнимать маму. И в тот же миг из глаз ее потекли слезы. — Ведь это я… Дочь ваша… мамочка… Я знала, верила, что вы найдете меня. Верила и не верила.

Она целовала маму и повторяла одно и то же:

— Верила и не верила… — Затем схватила меня, подняла на руки и стала целовать: — Братик мой родной, мой дорогой.

В нос мне ударил запах фиалки. Сильными руками эта незнакомая мне женщина обнимала меня и пристально разглядывала, глаза ее были полны слез. И тут я заметил, что она совсем молодая и чем-то очень похожа на мою сестру, которая осталась дома. Держа меня на одной руке, Башорат-апа наклонилась и подняла с земли сумку.

— Поставь его, — сказала мама, взяв ее за руку. — Он уже не маленький, этой осенью в школу пойдет.

— Как же я отпущу его? — Башорат-апа опять прижала меня к себе. — Как же я отпущу своего братика?! Ведь я с таким трудом нашла его!

Мне стало неловко оттого, что я, считавший себя достаточно взрослым, сижу у кого-то на руках, к тому же мои грязные ботинки пачкали платье.

— Пустите меня!

Но сестра только крепче прижимала меня к своей груди.

— Не пущу. Устал ты, я же вижу.

Сестра Башорат шла быстро, мама едва поспевала за ней, и обе, задыхаясь от волнения, говорили наперебой.

— Гляди-ка, а я и не узнала тебя, доченька. И видела-то тебя всего лишь раз… Давно это было, ты была тогда, кудрявенькой девчушкой.