Дела земные

Я недоумевал: где моя мать могла увидеть сад, ведь во дворе стояло одно-единственное тутовое дерево, какие ковры, кроме старенького паласа на полу, углядела она? И плова никакого не было, а только каша… Но все-таки мне захотелось верить тому, что она рассказывала.

— Чего вы так уж расхваливаете ее! — оборвала мать Келинойи. — Она родная дочь вашего мужа, но вам-то она падчерица, такой и останется. Какая вам от нее польза!

— Не говорите так, милая, — мать бросила на нее укоризненный взгляд. — Никто ничего не унесет из этого мира, дорогая. Да, мой муж отец ей, и пусть она не чувствует себя сиротой при живом отце. Разве ж это справедливо? И я не хочу больше слышать от вас такие слова.

Другие женщины одобрительно закивали:

— Верно говорите!

— Нельзя жить только сегодняшним днем.

— Но только… — мать понизила голос, — пусть муж не знает, что я была там. Может обидеться: мол, дочь она мне, а не пришла, а ты ей никто и ходишь сама… Завтра-послезавтра Башорат придет.

Сестра Башорат пришла не завтра и не послезавтра, а через три дня. Отец сидел на корточках в тени миндаля и правил пилу, мать хлопотала на кухне, а я баловался на супе с младшим братом. Моя собачка Гуржи кинулась к воротам. Я сразу узнал Башор. На ней было синее шелковое платье. Войдя в ворота, сестра остановилась, испугавшись собачки. Отец с минутку пристально разглядывал ее, затем, пошатываясь, поднялся с места. Я бросился к сестре под предлогом отогнать собачонку. Сестра сделала несколько шагов навстречу отцу. Глаза ее были полны слез.

— Отец! — вскрикнула она глухо.

Мне показалось, что отец даже покачнулся.

— Ты? — спросил он дрожащим голосом. И тут же повернулся в сторону кухни: — Эй, жена, поди сюда, дочь твоя пришла.

Башорат бросилась обнимать отца.

— Не плачь, доченька, не плачь. — Отец гладил Башор по волосам, глаза его увлажнились. Никогда прежде не видел я слез в его глазах. — Как хорошо, что ты пришла.

Вышла из кухни мама.

— Здравствуй, моя бегляночка! — сказала она, целуя Башор в щеку. — Здравствуй, моя старшенькая!

Только после этого мать и отец заметили стоявшего неподалеку с дочуркой на руках мужа Башорат. Он улыбался. Отец сердечно поздоровался и с ним. Маленькую сестричку передавали из рук в руки.

В тот день отец собственноручно приготовил плов. Он и поччо даже по стаканчику вина выпили.

…Ни один праздник не запомнился мне так, как этот.

БАЗАР

Когда, есть старшие братья — это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что у тебя есть защита, на улице никто не обидит. Не получаешь двоек по арифметике. Братья помогают. Это тоже хорошо. Но зато всегда ходишь в обносках, носишь то, что остается от старших. Это плохо. Взять, к примеру, сапоги. Покупают сначала самому старшему из братьев. Через год они ему уже малы и переходят, естественно, среднему брату, но и у того ноги растут не по дням, а по часам. Доходит наконец очередь и до меня. Но разве это уже сапоги? Подошва у них стерлась, стала гладкой, как подбородок нашего парикмахера Наима. Но это не так страшно. Кататься в них по льду — одно удовольствие. А в сырую погоду как быть? А в дождь? Да если еще подошвы продырявились? Тогда сапоги вбирают в себя столько воды, что, кажется, вот-вот захлебнутся, подобно верблюду в пустыне, который никак не может утолить жажду, добравшись наконец до источника воды.

А уж самому младшему достаются сапоги и вовсе с отлетевшими подошвами.

С шапкой та же история. Покамест она проделает путь от старшего к младшему, от нее остается одно лишь название. Хорошо моему однокашнику Вали. Нет у него ни старшего, ни младшего брата. Вали всегда, в новой одежде. Я понимал, что много нас, детей, в семье, что нелегко приходится нашему отцу, и все-таки завидовал Вали. Иногда, правда, и младшим в нашей семье кое-что перепадало, а однажды я чуть было не стал обладателем телогрейки, о которой в то время можно было только мечтать. Расскажу по порядку.

Как-то осенью, в сумерках, когда все уже улеглись спать, родители стали держать совет. Говоря по правде, был у меня один большой недостаток — любил я подслушивать разговоры старших. Но в тот раз я не хотел подслушивать, однако родители говорили слишком громко, чтобы я мог не слышать.

— Холодать стало, — сказала задумчиво мать. — А у детей нет одежды, обуви. Особенно у младшеньких.

Отец долго молчал. Вероятно, обдумывал, где достать денег.

— Продадим козу, — сказал он наконец.

— Может, козла? — предложила мать.

— Да ну, что за него дадут, мелочь, — сказал отец безнадежным голосом. — Продадим козу. За нее дадут пятьсот[48], я думаю.

Ясно. Родители решили продать Черноухую. Ранней весной наша коза, как обычно, подарила, нам козочку и козленка. Козочка была белая, а уши почему-то черные. Вот мы и прозвали ее Черноухой. У меня сердце защемило от жалости к ней. Черноухую все любили за ее тихий, спокойный нрав.

Видно, мать тоже думала об этом, она тихо сказала:

— Надо случить ее, глядишь, и молока детям прибавится.