Делай то, за чем пришел

— Примай! — запальчиво кричит Владька и взвивается над сеткой и заносит руку — этот свой сокрушающий рычаг.

Мгновенно туда же, к мячу, взлетает и Андрюха и на какую-то долго секунды видит совсем рядом перекошенное Владькино лицо. Бац-бац! — дуплетом простучали страшной силы Владькин удар и «железный» Андрюхин блок. Мяч, косо отскочив от соединенных Андрюхиных ладоней, ударил в землю у самой сетки. Владькин партнер не успел даже глазом моргнуть.

— А-а-а! — стонут болельщики, плотной стеной окружившие площадку.

И с этой минуты наступает перелом. То, что он никак не может «прострелить» Андрюхин «блок», окончательно вывело Владьку из равновесия. Он уже не слышал просьб товарищей: «Пас! Дай пас!» Он был красив, что там и говорить, Владька: то бросался на мяч, распластавшись во всю свою длину, то перекатывался через спину и мигом вскакивал на ноги, готовый к отражению нового удара; то посылал с самого края площадки отвесные «пули». Одним словом, был черт, а не Владька, но, увы, он был один, игра команды кузнечного цеха разладилась.

— Держи, Владя! — кричал Андрюха нарочито насмешливым тоном и, поддерживаемый командой, «садил» один за другим отвесные мячи.

Минут через десять все было кончено.

Когда их шестерых окружили болельщики, и жали руки, и хлопали по плечу, и улыбались, и поздравляли, Андрюха чувствовал — семья! Единая хорошая семья. Отличные и парни и девчата. А глядя на смеющееся лицо Наташки, вдруг решил: приглашу ее в кафе поужинать.

После кафе отправились бродить по городу.

Андрюхе нравится утренний город, бодрый, умытый, спешащий. Нравится город днем, когда толпа течет по тротуарам, когда разноликий транспорт мягко льется, стелется по всей ширине улицы. Нравится город вечером, когда фасады домов золотятся невысоким уже солнцем и объемность домов отчетливо подчеркнута этим боковым освещением. И по-особому нравится город ночью, такой вот, как сейчас, когда чуть-чуть нереальны, неясны силуэты строений, когда ты, идущий пустынной улицей, кажешься себе немного загадочным и затерянным в перекрестках, скверах, бульварах и площадях; когда чуть-чуть как в кино...

Они неторопливо шагали с Наташкой, держась за руки, вдоль пустынного, полузатемненного Красного проспекта и все говорили, говорили, вспоминая и как бы заново переживая свои спортивные удачи и поражения.

— Ты знаешь, — говорила Наташка, округлив глаза, — я так боялась, что вы проиграете в волейбол!.. — Она качала головой. — Стою и твержу про себя: «Режь, Андрей, режь!»› Есть же, думаю, какая-то телепатия. А ты и в самом деле — р-раз! Потом еще — р-раз! — Она смеялась, и Андрюхе еще никогда не было так хорошо.

— Смотри, — говорил он, показывая на огромное здание цирка, мимо которого они как раз проходили. — Знаешь, на что оно похоже?

— На что? — с интересом спрашивала Наташка.

— На офицерскую фуражку.

— Точно! — удивлялась Наташка, и они долго, с удовольствием смеялись этому удачному сравнению.

Огибая двадцатичетырехэтажный брус гостиницы «Интурист», они задрали головы и глядели на поблескивающие в свете луны окна, на стеклянный фасад, клином взлетающий в ночное небо. Там, за этими окнами, спали люди со всех концов земли.

Андрюха сказал Наташке, перейдя почему-то на шепот:

— Спят и смотрят, наверное, свои иностранные сны...

— Ага! — согласилась Наташка, тоже переходя на шепот. — Представляешь, французские, негритянские, японские сны...

Миновав гостиницу, широкую вокзальную магистраль и багровое здание банка, вновь оказались на Красном проспекте.

Приближался темный подъезд Наташкиного дома.

Остановились. И как-то так получилось, что Андрюха погладил Наташкины волосы, коснулся ладонью щеки и оказался близко-близко к Наташке. И сладко ему было ощущать лицом ее волосы, сладко слушать ее шепот:

— Уже поздно, Андрюша, уже очень поздно. Скоро начнет светать...

— Не уходи... не уходи... — совсем беззвучно просил он.

Глава одиннадцатая

И завертелось колесо…

— Давайте устанавливайте мост, не тяните, — слышит Андрюха требовательный голос мастера.

— Кра-ан! — тотчас же кричит Пашка, сделав ладони рупором.

И кран, неподвижно дремавший под самым потолком, под паутиной потолочных ферм, вздрагивает, будто просыпается, и начинает приближаться, громыхая всем своим железом. Останавливается, повисает над участком, словно громоздкое металлическое облако; цокают контакты в кабине у Лены-крановщицы, опускается сверху стальная леска с крюком.

Раму моста, громадину, сваренную из уголков и швеллеров, опутали тросами, навздевали эти тросы на крюк. Пашка вытянул в сторону руку ладонью вверх, будто хотел узнать, нет ли дождя:

— Вира помалу!