Дело Черных дервишей

Обсуждать интимные тайны покойного среди такой толпы показалось Нестору Васильевичу как-то не с руки, и он пригласил Волкова в квартиру Беликова. За неимением стульев – куда, кстати, делись стулья, на чем-то штабс-ротмистр должен же был сидеть хотя бы за обедом? – так вот, за неимением стульев Загорский и Волков сели на кровать, Ганцзалин же устроился на сундуке.

– Вы какой художник, – спросил Нестор Васильевич, – какого направления?

– Сложно так сразу определить, – задумался ташкентский Мефистофель. – Кубофутурист, я думаю, с легкими натуралистическими вкраплениями.

Загорский чуть заметно улыбнулся: любопытно было бы посмотреть. А он что – искусствовед? – заинтересовался Волков. Нет, он не искусствовед, он сыщик, но изобразительное искусство любит. Такой оригинальный человек, как Волков, наверняка должен быть весьма интересным художником.

– Ах ты, Боже мой, кто только у нас кому и чего не должен, – вздохнул собеседник. – Конечно, покажу вам свои картины. А сейчас давайте к делу, вы ведь допросить меня хотели?

Ну, не то чтобы допросить – допрашивает ГПУ[7]

. Скорее уж расспросить, если он не возражает.

– С чего начнем? – деловито поинтересовался Волков, подтягивая на коленках сморщившееся трико.

Начать, по мнению Загорского, следовало с женщин. Была ли у Беликова пассия – вот вопрос. То есть понятно, что была, человек он хоть и немолодой, но яркий, женщинам всегда нравился. Речь о том, кто у него ходил в любовницах в последнее время.

– Думаете, нашего Сергея Ивановича убила его же собственная возлюбленная? – спросил Волков понимающе.

Ничего он не думает, просто эта самая возлюбленная наверняка была посвящена в тайны покойного, и если кто и знает что-то об убийцах, так это, скорее всего, она и есть. Волков задумчиво посмотрел куда-то вверх.

– Дамы, дамы, – сказал он, – ох уж эти дамы!

Неожиданно, не меняя задумчивого выражения лица, он тихонько запел:

– La donna è mobile…Qual piuma al vento…Muta d’accento –e di pensiero…[8]

Загорский терпеливо ждал. Так же внезапно художник перестал петь и без улыбки поглядел на Нестора Васильевича.

– Была, – сказал, – была одна дама. Видел я ее пару раз, но нас не представили. А я и не хотел, знаете, зачем лезть в чужие дела?

– Что за дама? – спросил Загорский. – Молодая или не очень, русская или из местных?

Дама не так, чтобы очень юная, отвечал Волков, а, впрочем, скорее молодая, чем старая – за тридцать, но тридцати пяти еще нет. Русской он ее бы не назвал, но на узбечку не очень похожа. Скорее, туркменка. Довольно высокая, то есть по тутошним меркам страшила, здесь любят маленьких. Совершенно по пословице: мал золотник, да дорог. У него самого, понимаете ли, жена высокая, так туземцы над ним смеются – кого за себя взял, неужели поменьше найти не мог?

– Не знаете, где работает эта таинственная гостья? – спросил Загорский.

Где работает? Тут Волков ничего сказать не мог, не интересовался. Смог бы он ее узнать? Ну, разумеется. А зачем, простите, ему ее узнавать? Он ведь может просто нарисовать ее портрет.

– Боже мой, – сказал Нестор Васильевич и хлопнул себя по лбу. – Ведь вы художник, а я даже и не подумал. Конечно, портрет, это все упрощает. Сколько вам нужно, чтобы нарисовать нашу барышню?

Волков заявил, что за час вполне управится. Нестор Васильевич был очень доволен. Имея изображение любовницы штабс-капитана, они уже не будут двигаться вслепую. В конце концов, можно отдать его Зинкину, чтобы женщину искали уполномоченные.

Волков отправился работать, а Загорский и Ганцзалин пошли пообедать. Художник рекомендовал им очень приличную столовую неподалеку. Он съели плов, выпили чаю и вернулись домой. Там во дворе уже сидел Волков в своем неизменном берете. Вот, сказал он чрезвычайно довольный и повернул к ним холст. На холсте в загадочном беспорядке расположились разноцветные квадраты, треугольники, круги и ромбы.

– Это что? – оторопело спросил Ганцзалин.

– Это портрет, – отвечал Волков. – Я назову его «Портрет незнакомки на фоне убийства».

Несколько секунд он горделиво смотрел на вытянувшиеся физиономии Загорского и его помощника, потом понемногу стал меняться в лице и наконец спросил тревожно.

– Вам что же, не нравится, как я пишу? Картина недостаточно хороша?

Ганцзалин только зубами скрипнул. Более выдержанный Нестор Васильевич отвечал в том смысле, что картина прекрасна, однако найти по ней человека представляется совершенно невозможным.

– Вы полагаете? – смутился Волков. – Боже мой, но что же делать тогда? Я надеялся, что мой портрет «Неизвестная на фоне убийства» войдет в сокровищницу русского изобразительного искусства, а тут явились два сыщика и подвергают мое творчество необоснованной критике. А знаете ли, что меня хвалил сам Бурлюк? Да что Бурлюк, меня оба Бурлюка хвалили! Все три Бурлюка[9] меня хвалили и говорили, что в портретном ремесле нет мне равных со времен Леонардо да Винчи…