Дело Черных дервишей

Расстояние между почтой и сражающимися Загорский преодолел за несколько секунд. В прыжке он сбил женщину на землю и покатился вместе с ней по тротуару, стараясь, впрочем, не ранить и не травмировать слишком тяжело. Хорошее воспитание, однако, сыграло с ним злую шутку. Пока они катились, женщина так ткнула Загорского в живот твердым кулачком, что у него перед глазами поплыли звезды. Превозмогая боль, он попытался выкрутить ей руку. Однако та проявила необыкновенную ловкость и, вывернувшись, как змея, осыпала Загорского градом молниеносных ударов. Один из них достиг-таки его горла. По счастью, он пришелся вскользь, однако Нестор Васильевич закашлялся и вынужден был выпустить противницу.

Та воспользовалась моментом и ринулась прочь. Нестор Васильевич, продолжая кашлять, проводил ее оторопелым взглядом. Потом вернулся к Ганцзалину, который с трудом поднялся и сидел теперь прямо на тротуаре, ошалело глядя перед собой.

– Ты стареешь, дружище, – сказал Нестор Васильевич, – с тобой справилась женщина.

– На себя посмотрите, – огрызнулся Ганцзалин.

Загорский помог ему подняться. Под глазом у помощника наливался огромный синяк.

– Ты цел? – спросил Нестор Васильевич с некоторой тревогой.

– Там видно будет, – проворчал Ганцзалин.

Несколько секунд они мрачно смотрели друг на друга.

– Похоже, этот противник нам не по зубам, – наконец сказал Нестор Васильевич. – Надо бы обзавестись оружием.

Глава четвертая. Жизнь и смерть красноармейца

«Дорогая моя и разлюбезная мамаша Капитолина Александровна!

Так что пишет вам с оказией сын ваш, красноармеец Пухов, стоя в ночи на станции Туркестан в далекой от родного нашего села Кри́вичи жаркой туркестанской сторонке. Страна эта, дорогая моя мамаша, не похожа на то, что вы видели в предыдущую свою жизнь, и не дай вам, конечно, Бог такого увидеть и в будущем. Здесь кругом целыми днями жаркое лето, солнце печет до мозгов, а воды в пейзаже почти никакой, только из железного бака, да и то по приказанию командира, товарища Веретенникова. Цветет эта вода безбожно, и хотя ее всегда надо кипятить, но все равно очень я опасаюсь происхождения от нее чумы, холеры или других, неизвестных науке заболеваний.

По всему периметру обступают наш паровоз степи и пустыни, шипят змеи и как бешеные скачут козлы, называемые для красоты речи сайгаками. Обычные козлы тут тоже имеются, но в гораздо меньшем количестве, а все больше овцы и зачем-то верблюды. Верблюд, разлюбезная мамаша, это такой лошадиный ублюдок, по виду как будто собрались со всей деревни мужики и мутузили его весь вечер, а потом отпустили душу на покаяние. Описать его человеческим языком нельзя, а другим, извините, не решаюсь. На спине у него две кочки, и если влезть между ними, он так сдавит, что хоть караул кричи. Кроме того, далеко и метко плюется, часто попадая в морду лица. Меня это несчастье не коснулось, поскольку сызмальства вашими заботами рос юрким и смышленым, а некоторые другие красноармейцы, не такие грамотные, исплеваны были до насквозь. Зачем в хозяйстве такая скотина, никак не пойму – разве что для борьбы с мировой контрреволюцией, и то вряд ли. Ходят, однако, слухи, что с него стригут теплую шерсть, полезную от ревматизмов, молоко пьют, а жареное мясо пускают в прожор. Что ж, очень может быть. Места тут насквозь татарские, а они, известно, едят все, даже коней с верблюдами, а вина при этом никакого нет или, может быть, от трудового народа прячут.

Как меня забросило в такую даль, об этом, мамаша, отдельный и обстоятельный разговор. Скажу только, что благодаря своей грамотности попал я в охранную команду, а везем мы ценную книгу, по которой все на свете татары молятся своему татарскому Богу. Раньше книга эта лежала в городе Уфе, теперь, значит, пришло ей время сдвинуться к югу, в город Ташкент, а нам – вместе с ней. Не знаю, зачем ее охранять и кому такое добро кроме татар надобно, но сказано охранять – будем охранять хоть до наступления мировой революции (по-вашему, мамаша, это все равно как второе Пришествие).

Вообще страна тут исключительно татарская, хотя и православные попадаются. Комиссары, как и положено, все больше из жидков, но наш товарищ Веретенников – такой русский человек, что хоть кол на нем теши и гвозди из него делай. Очень это положительный и свойский командир, хотя и строгий. Совсем не забалуешь у него – как начнет орать, волосы дыбом. Слава, думаешь, тебе, Господи, что сейчас не военный коммунизм и к стенке просто так за здорово живешь любого-всякого уже не прислоняют, а только особо отличившихся. Пиф, как говорится, паф и ой-ей-ей – вот тебе и весь разговор. Ну, да нам с такими не по дороге, поскольку нам революция – мать родна.