Дело генерала Раевского

   — Макс Вебер писал, — продолжал Олег, ни на кого не глядя и не прерываясь, — что никакое социалистическое общество для народа не возможно, всякое общество бюрократия строит для себя, а чтобы отделаться от населения, охмурить его, называют это строительством то монархии, то демократии, то социализма, то фашизма, то коммунизма... Смотря по уровню интеллекта чиновников и самого общества. Он говорил, что бюрократия всесильна и от неё нигде спасенья нет. Себе на службу она ставит всё: и армию, и полицию, и службы безопасности, и поэтов, и художников, и мыслителей... Особенно страшны чиновники от искусства и от литературы, даже науки. Они фактически — паразиты, они фальсифицируют и науку, и литературу, и искусство — всю жизнь вообще. Ведь у них одно требование: учёный и поэт, я уже не говорю о генерале, не должны быть умней чиновника. Без талантливых поэтов можно прожить, а вот бездарный генерал не выиграет войны ни с Наполеоном, ни с Пилсудским, ни с Гитлером... Более того, генерал-дурак гораздо опаснее для своего народа, чем для противника. Москву он обязательно сожжёт. И выдаст это за подвиг.

   — Пример? — быстро спросил субъект.

   — Кутузов, — улыбнулся Олег снисходительно. — Кутузов. Без опустившегося Кутузова, бездарного Барклая, без дурака Ростопчина Наполеон никогда бы не добрался до Москвы.

   — Вот это Вебер! — восхищённо протянул Кирилл Маремьянович. — А его самого не уконтрапупили в какую-нибудь «золотую клетку», Вебера?

   — Вы знаете, — вздохнул Олег, — он жил на Западе. А там всегда был некий пиетет перед умным человеком, вообще перед человеком успешно деятельным, умеющим мыслить. Особенно после того, как они вырвались из-под инквизиции. Они умеют делать выводы, понимают, что с их крошечными территориями, миниатюрным народонаселением, если полагаться на дураков, нации конец. Его не тронули, не отправили в «золотую клетку» на зоне, понимая, что в неволе ум хиреет, ни в психушку, ни в мавзолей... И вообще, — Олег засмеялся, глянув на всех по-дружески, — Вебер утверждал, что будущее человечества не диктатура рабочего класса, а диктатура чиновников, по-нашенски — всесилие номенклатуры, за место в котором и будет идти нечто вроде внутривидовой борьбы. В условиях варварского общества побеждать в такой борьбе будут дураки, так называемая воинствующая посредственность. Мусоргским и Пушкиным, Раевским и Ушаковым там нет места, там есть место для Михалковых, Курчатовых, Ворошиловых...

   — Кстати, почему мы так все крутимся вокруг Раевского да Раевского? — задумчиво спросил субъект.

   — Потому что генерал Раевский являл собою образец российского дворянина, российского государственного военного и, если хотите, культурного деятеля.

   — Но ведь он не был государственным деятелем в полном значении этого понятия, — возразил субъект.

   — Формально, — сказал Олег, — он был членом Государственного совета...

   — Но ведь этот Совет был декоративным, — вставил субъект.

   — По тем временам не совсем, — возразил Олег, — это было высшее законосовещательное учреждение Российской империи, созданное Александром Первым, когда он ещё намеревался реформировать империю и спасти её от гниения. Кстати, именно дворянство и было против, дворянство придворное, петербургское высшее чиновничество, которое держало трон за горло. Тогда именно дворянство объявило себя честью и совестью России, как теперь партия.

Я взглянул на сидящих. Никто никак не отреагировал на эти слова Олега.

   — Особенно возмущался, как известно, Карамзин. Предполагалось рассмотрение на Совете всех законопроектов перед тем, как их утвердит царь. Это было прямым посягательством на самодержавность петербургской мафии. Первоначально в Совете было тридцать пять человек, и председатель Государственного совета одновременно становился председателем кабинета министров. Кстати, в этот совет Николай Николаевич Раевский был назначен уже Николаем Первым. Гораздо позднее того, как его изгнали из армии.

   — Как изгнали? — удивился кандидат исторических наук. — Я это слышу впервые.

   — Вам ещё многое придётся услышать впервые, — улыбнулся Олег, — отставка состоялась 25 ноября 1824 года. Он был отставлен Высочайшим указом от командования четвёртым пехотным корпусом, на которое сослан был сразу после возвращения из Европы, с формулировкой: «До излечения болезни». Но, по словесным изъяснениям императора, который, резко переменившись к двадцатым годам, уже явно был враждебен к герою войны, — по словесным объяснениям этим, «не приходится корпусному командиру знакомиться с магнетизмом».

   — А это имело место? — удивился кандидат исторических наук.

   — Известно, что Раевский многих излечил посредством магнетизма, — заметил Иеремей Викентьевич, — он был вхож в некую среду, увлекавшуюся магнетизмом. Он посещал, в частности, кружок Анны Александровны Турчаниновой.