Дело Кравченко

Следующий свидетель — Васильков. Сейчас он на костылях, а в начале процесса его привезли на носилках. Это — громадный мужчина с яркими синими глазами. В начале января он сломал себе ногу.

Он работал на Трубостали и видел чистку инженеров. Некто Иванченко был так популярен, что, чтобы его арестовать, его пришлось вызвать в Москву — рабочие бы не допустили его ареста в Харькове. Он тоже называет длинный список фамилий: Стрепетов, Щепин, Манаенко… Семьи услали в Сибирь или просто выгнали из домов и квартир.

— Это все были выходцы из рабочего класса, — говорит он, — а не люди царского режима.

Сам Васильков — сын священника, профессора Духовной Академии. Отца его несколько раз арестовывали, затем, в 1937 году, когда ему было 74 года, его сослали. Мать умерла с горя. Одна сестра (всех сестер было пять) уехала разыскивать отца и ее арестовало ГПУ и сослало. Другая сошла с ума от горя. Третью выгоняли отовсюду за непролетарское происхождение и она умерла, в конце концов. Четвертая пропала без вести… Пятая покончила с собой.

Вюрмсер, слушая этот рассказ, весело смеется.

Председатель: Не над чем смеяться! Все это совершенно не смешно.

Мэтр Изар: Вы неприличны. Вас интересует нужда только тогда, когда она на вашей стороне.

Вюрмсер: Она всегда на нашей стороне!

(Публика угрожающе гудит.)

Вюрмсер (к публике): Кагуляры!

Мэтр Изар: Немножко уважения к чужим несчастьям. Вы не всегда были того мнения, что теперь: Морган подписывал коллективные письма вместе с Абель Бонаром и Леоном Додэ.

Отвечая на вопрос мэтра Гейцмана, Васильков рассказывает о вечном страхе, об условиях каторжной жизни, о слежке НКВД. Политических разговоров вовсе не было, а если бывали, то только с глазу на глаз, с другом, которому можно было довериться.

Мэтр Нордманн: Был ли Кравченко директором завода? Переводчик переводит вопрос адвоката.

Васильков отвечает: большого цеха (1800 чел. рабочих).

Кравченко считает, что переводчик не уточнил: идет ли разговор о Сибири или о Харькове? Он делает замечание переводчику. Г. Меликов обижается и уходит.

Завтра г. Андронников вновь вступает в свои обязанности, к большому удовольствию обеих сторон.

Заседание закрывается в 7 часов.

Четырнадцатый день

Заседание суда начинается в 1 ч. 30 м. Председатель Дюркгейм вызывает свидетеля со стороны Кравченко. Это — Лебедь, Ди-Пи, приехавший из Германии.

Приговоренный к смерти

Лебедь — последний свидетель из длинного ряда Ди-Пи, свидетельствовавших по делу Кравченко.

Председателем и адвокатами Кравченко получены десятки писем с предложением выступить на процессе.

Г. Дюркгейм оглашает письмо литовского министра, у мэтра Изара в руках письмо от крупного польского военного…

Но процесс и без того затянулся, и потому суд решает ограничиться уже назначенными свидетелями, не вызывая новых.

Лебедь начинает свой рассказ: в 1939 году военный суд в Харькове приговорил его к расстрелу.

— Я сын железнодорожного рабочего, — говорит Лебедь, — начал свою карьеру с должности машиниста. Был членом партии и, как таковой, под контролем НКВД, устраивал в железнодорожных мастерских и на станциях встречи знатных иностранных гостей. Мастерские украшались цветами, рабочим раздавалась новая спецодежда. Иностранцев встречали торжественно, а после их отъезда новая спецодежда отнималась и все приходило в прежний вид.

Вот почему никто из иностранцев понятия не имеет о том, что происходило и происходит в СССР.

В 1937 году я был арестован. Эта было время чистки на железных дорогах. Донецкий район долго держался, но и до него дошла очередь. Директора дороги Яковлев, Любимов, были вызваны в Москву. Когда они вернулись, начались аресты. Начальник НКВД Кочергинский арестовал из 45 000 рабочих около 1 700. Их судил железнодорожный суд.

Председатель: Что такое железнодорожный суд?

Лебедь объясняет, что при каждой крупной железнодорожной сети имеется учреждение, которое ведет следствия и выносит приговоры.

Мэтр Нордманн: При царе было то же самое!

Адвокаты Кравченко протестуют.

Мэтр Нордманн: Когда вы говорите «НКВД», то это по-французски значит — министерство внутренних дел. Во Франции имеется то же самое.

(Публика шумно протестует.)

Мэтр Гейцман объясняет разницу: министерство внутренних дел во Франции не судит и не выносит приговоров.

— Меня арестовали без всякого права на то, — продолжает Лебедь. — Только в 1939 году я узнал, что арест был незаконным. Меня били, заставляли признать вину, которой я за собой не знал. Мне давали подписать бумагу, говоря: здесь немного, всего три-пять лет! Отработаешь, возвратишься. Но я не подписал. Тогда судебный следователь меня бросил в подвал.

Председатель: Следователь или полиция?

Мэтр Гейцман объясняет, что это в России делает судебный следователь. Лебедя предупредили, что, если он будет упорствовать, жена его также будет арестована. Тогда он бумагу подписал, даже не прочтя ее.

В марте 1939 года состоялся суд. Военный трибунал Харьковского округа вынес приговор: расстрелять.

Председатель: За что же?