Дело Марины Мнишек

— Да. Но дело не только в этом. На чемоданах нет никаких следов, по которым можно бы установить личность их владельца, — а ведь всеми этими баночками-скляночками пользовались. Но ни одного отпечатка пальцев, все тщательно протерто! Спрашивается, к чему такая забота об уничтожении следов, если не собираешься чемоданы куда-то уносить?

— Логично. И что же заставило хозяина срочно уносить из дома чемоданы? Когда по городу пошел слух о фальшивомонетчиках, он их не уносил, а вчера решил вдруг унести! Почему?.. Говорите, никаких следов?..

— Если не считать спички — в станке, в щели. Зачиненная с одного конца спичка, в зубах ею ковыряли. — Есенов показал на лежащую на столе на вырванном из блокнота листке спичку — головка ее была цела, не сожжена, зачиненный конец слегка разлохмачен.

— В хозяйстве все пригодится, — одобрил полковник.

Он подошел к висящей на стене у шкафа застекленной фотографии, стал рассматривать.

— Он? — спросил у майора.

— Он самый. В молодости, в годы войны. Лихой сержант.

— Случается.

— Фамилия — Бурак, Александр Павлович. Оказалось, что телефон в записной книжке — его сестры, учреждения ее.

— Молодец Волынский.

— Служу, товарищ полковник.

— Сестра на кухне, Яков Климентьевич с ней беседует, — объяснил Пахомов.

— Валентина Дмитриевна! — окликнул полковник. — Пойдемте познакомимся с сестрой Бурака.

Они прошли на кухню.

Яков Климентьевич — следователь прокуратуры, — наклонив лысую голову, что-то сосредоточенно писал за кухонным столом, сестра Бурака сидела спиной к двери, тоже опустив голову, ссутулившись. Услышав, что вошли, она оглянулась.

— Вы?! — вырвалось у Валентины. Ей было чему удивляться: сестрой Бурака была старушка-библиотекарша, «божья коровка»! Лицо у нее сейчас выглядело осунувшимся и бесконечно усталым. Она тоже узнала Валентину, но не удивилась.

— Здравствуйте, — поздоровалась старушка. «Как ее зовут? — лихорадочно вспоминала Валентина… — Серафима Павловна!»

— Вы знаете Серафиму Павловну? — спросил следователь прокуратуры.

— Знаю, Серафима Павловна работает в городской библиотеке.

— Разумеется… Серафима Павловна, так почему же вы уехали с Западной Украины?

Полковник молча показал Валентине на свободную табуретку, Валентина села.

— Так почему? — повторил следователь.

— Наши родные и, конечно, мы с ними — я и мой брат — перебрались туда перед самой войной. Не успели еще как следует обжиться, друзей-знакомых завести, — война, оккупация…

— Вы это уже рассказывали, меня интересует, почему вы уехали оттуда, причина отъезда?

— Я и рассказываю. Родные наши умерли в годы оккупации. Когда город освободили, брата в армию взяли, я осталась совсем одна…

— Извините, сколько вам было тогда лет?

— Тридцать… Что поделаешь, так сложилось: одна! В этом городе подруга моя жила, подруга детства — Скворцова Полина Авксентьевна, два года назад умерла она… Когда Львов освободили, я ей написала сюда, она ответила. Вот я и переехала. А после войны брат демобилизовался, кроме него у меня никого не было. Тоже сюда переехал. Квартиру потом получил.

Следователь прокуратуры снова наклонил лысину, стал записывать. Серафима Павловна повернулась к Валентине.

— Вот видите, товарищ Архипова… Зря, выходит, вчера я грешила на этого молодого человека, Ушакова… По всему — братец мой страницы вырывал. Э-хе! Говорил: книги товарищу одному беру, а, видно, сам и вырывал. А мне жаловался: ты обрати внимание, кто-то из книг страницы рвет… А кто мог рвать, если книгами только он да Ушаков пользовались?..

Валентина порадовалась, что хоть не выполнила своего намерения: не позвонила Ушакову, не отругала. Впрочем, тогда бы, возможно, эта история прояснилась раньше… Она посмотрела на дверь — полковник уже вышел.

Следователь прокуратуры закончил писать, протянул бумаги старушке.

— Прочтите, пожалуйста, внимательно, если я верно записал, — распишитесь.

Старушка просмотрела бумаги и расписалась.

Следователь собрал бумаги и тоже вышел. Валентина и Серафима Павловна остались вдвоем.

Библиотекарша сидела, опустив седенькую голову, молчала. Валентина не знала, что ей делать. Уйти было неудобно, сидеть и молчать — тоже.

— Может быть, вам принести воды или вскипятить чай?

— Нет-нет, спасибо, милая… Утром пришли из милиции в библиотеку, как раз моя напарница стояла на абонементе, Ольга Васильевна. Она сразу фотографию узнала, меня позвала. Я гляжу и чувствую: ноги подкашиваются. Вижу, на фотографии — брат, но какой-то не такой, нет-нет, не такой… «Брат, говорю, это мой брат!» Оказывается, они уже мертвого фотографировали, потом объяснили — туалет ему сделали. Туалет, понимаете, — а он все равно не такой, я сразу увидела… «Что с ним случилось? — спрашиваю. — Не молчите!»

Из груди ее вырвался стон.

— Боже мой, боже мой, не могу поверить, фальшивые деньги! Он же бухгалтер, понимаете, сам бухгалтер-ревизор, как же это может быть!.. Боже мой, он был такой ласковый, такой благородный. Он был у нас в семье самый младший, общий любимец…

По щекам ее текли слезы.